Глубокие раны

Точным движением пасечник проверил, хорошо ли ввинчен в гранату взрыватель, и выдернул кольцо. Приподнялся на одно колено. Волнуясь, он не совсем верно рассчитал, и граната, перелетев через стол, ударилась в ствол дуба. Отскочив от него, она упала прямо на стол, подпрыгнула и задержалась среди гусиных косточек. И Сакут и бургомистр увидели ее почти одновременно еще в тот момент, как она стукнулась о стол и подпрыгнула. Небольшая штучка, которая вот-вот жарко всплеснется смертью.

Как много может иногда вобрать в себя одно-единственное мгновение… Для бургомистра в этом мгновении преломилась, словно луч света в линзе, вся жизнь. Замершим взглядом он смотрел на гранату, может быть, даже не секунду, а какую-нибудь ничтожную ее долю. Но и этого было вполне достаточно, чтобы вся жизнь его мелькнула яркой вспышкой, в которой и прошлое и настоящее сплавилось в единый ком дней и лет. Но каждое мало-мальски заметное событие, которое когда-либо врывалось в его жизнь, виделось отдельно. И быть может, оттого, что он очень часто вспоминал об этом, порою даже проклинал, ему сейчас особенно ярко вспомнилось небольшое местечко под Львовом в двадцатом году, когда он, посланный в разведку, попал в засаду. И потом германский офицер-контрразведчик, белокурая пани Ванда… И еще… Что еще? Что потом… Боже, что потом?

Мгновение, всего одно мгновение, и полковник Сакут, откидываясь на спину, опрокинул ногами стол с гранатой на бургомистра. И, уже разрываемый взрывом, Кирилин успел подумать о том, что стол нужно было опрокинуть именно ему. Не успел… Проклятая пани Ванда…

Он не услышал взрыва и пополз в сторону с изорванным в клочья животом, мелко-мелко, по-собачьи, перебирая руками. Что-то булькало в груди… Проклятая пани Ванда…

Бургомистр ткнулся лицом в землю шагах в десяти от того места, где завтракал и пил ром, слегка приподнялся на руках, хотел крикнуть. Что-то холодное стиснуло грудь, лицо, все тело. Руки подломились, и он вновь ткнулся в землю губами, всем лицом. Земля забивала горло и была горька, словно яд.

Полковник Сакут, поднявшись с земли, рассматривал в это время отрубленный осколком указательный палец на правой руке. Палец, залитый кровью, держался на узкой полоске кожи, и Сакут, поморщившись, оторвал его и поднес ближе к глазам.

Часовые наугад прочесывали склоны холма огнем. Один из офицеров был убит осколком гранаты наповал, второй ранен.

Когда прибежал врач и стал перевязывать Сакуту руку, полковник проворчал:

— Можно подумать, что граната росла на этой березе…

— Это дуб, господин полковник, — осмелился поправить врач, и Сакут впервые за этот день вышел из себя.

— Это береза, Денк, понятно? В этой проклятой стране все деревья — березы и все люди — партизаны. Понятно, Денк?

— Так точно, герр полковник! — ответил врач. Когда Сакут говорил вот таким тихим зловещим голосом, это не предвещало хорошего.

Село горело. Повешенный венгр медленно поворачивался вокруг самого себя. Толпа жителей была уже еле-еле заметна: казалось, темный червь полз по белесой извилистой нитке дороги.

Стайка обезумевших голубей металась над селом: обессиливая, голуби один за другим падали в дым. «Несмышленые, несмышленые, — с острой жалостью подумал о них пасечник, затаившийся на время в чаще. — Не могут в лес улететь…»

Удивленный этой поразительной тягой птиц к гнездам, пасечник долго не мог оторвать от голубей глаз. Затем с ворчанием стал перевязывать рану: шальная пуля пробила ему правую ягодицу.

Повязка все время сползала. Выходя из себя. Фаддей Григорьевич схватил винтовку и стал остервенело бить по вершине холма. Там засуетились; вскоре длинная пулеметная очередь просвистела над головой у пасечника. Вниз полетели куски старой коры.

На запад брела толпа женщин, детей и стариков. Падали в дым и пламя голуби. И зверем кружил по заросшему кустарником берегу Фаддей Григорьевич. В одной рубахе — штанов надеть было нельзя: присыхая к ране и натягиваясь, они причиняли дикую боль. Пасечник, охая, придерживая взмокшую от крови повязку, проклиная все на свете, думал о том, как ему добраться до партизанской стоянки.

Глава двадцать третья

1

Для Виктора день прошел в уяснении обстановки. Поговорив с Голиковым, Виктор собирался ночью уйти. Последние сведения уже перед вечером принес Сергей. Были они одни в комнате.

— Ну вот… Связь с железнодорожниками есть. С другими группами пока не выгорело. Наверно, Геннадий Васильевич переменил для них пароль. Так и передай Горнову…

Виктор подошел к окну, отодвинул занавеску. Сергей стал рядом и по старой дружеской привычке обнял его за плечи.

На другой стороне улицы — дом; в черных провалах выбитых окон — пустота, заброшенность.

— Ты, Витька, счастлив, — думая о своем, вполголоса проговорил Сергей. — Какая тебя девушка любит…