Гитлер. Неотвратимость судьбы

Несмотря на столь грозное предупреждение, Гитлер продолжал бездействовать, и все больше рядовых партийцев недоуменно посматривали на притихшего вождя, задаваясь закономерным вопросом: а тот ли это человек, на которого они ставили? Тянуть до бесконечности было нельзя, и загнанный в угол Гитлер решил сойтись со своими противниками лицом к лицу и на виду у всех доказать свое превосходство. Ничего другого ему не оставалось, и только так он мог вдохнуть хоть какую-то уверенность в своих сторонников.

14 февраля 1926 года он собрал руководство партии в Бамберге — оплоте преданного ему Ю. Штрайхера. По одним данным, из Северной Германии на собрание приехали только Г. Штрассер и Й. Геббельс. По другим — практически все «левые» из «северной фронды».

В своей поистине уникальной речи Гитлер превзошел самого себя. Он говорил пять часов кряду! Как всегда, Гитлер все свалил с больной головы на здоровую и, полностью перетасовав карты, заклеймил позором сторонников экспроприации германских князей, поскольку, замахнувшись на княжеское имущество, они по какой-то неведомой ему причине пощадили собственность еврейских князей — банки и биржи.

— Конечно, — вещал Гитлер, — мы не собираемся давать государям то, что им не принадлежит, но не следует отнимать у них то, что им принадлежит! По той простой причине, что мы всегда стояли на почве права! Наше нежелание заниматься незаконной экспроприацией вовсе не означает пристрастия нашей партии к монархии…

Пустив в ход еще несколько таких же пустых по форме, но звучных по содержанию «мотивировок», Гитлер пункт за пунктом разбил программу Штрассера. Самым интересным было то, что все те, кто совсем еще недавно призывал изгнать Гитлера из партии, словно завороженные слушали его! Рабочее содружество северо— и западногерманских гауляйтеров распадалось на глазах.

Попал под гитлеровский гипноз и Геббельс. В своем дневнике он записал: «Я хожу как побитый. Каков он, этот Гитлер? Реакционер?… Федер кивает в знак согласия, Эссер кивает, Штрайхер кивает, Лей — тоже. Мне становится тяжело на душе, когда я вижу себя в такой компании!!! Никакого обсуждения. Вот говорит Штрассер. Он дрожит, речь его неуклюжа. И это, о Боже, добрый, честный Штрассер! Как мало отличаемся мы от этих свиней внизу!… Не могу сказать ни слова! Будто мне дубиной по башке ударили».

Однако Отто Штрассер придерживается совершенно другой точки зрения в отношении секретаря своего брата, и согласно ей, как только Гитлер закончил свою речь, Геббельс вскочил с места и прокричал на весь зал:

— Господин Гитлер совершенно прав! Его аргументы так убедительны, что не будет ничего плохого, если мы признаем свои ошибки и присоединимся к нему!

«Никто в партии не забыл невероятного поведения Геббельса, — пишет Отто Штрассер в книге «Гитлер и я». — Ветераны партии до сих пор говорят о нем как о «бамбергском изменнике». А руководитель штурмовых отрядов капитан фон Пфеффер назовет переход Геббельса в стан своих политических противников «подлым предательством», что выглядело довольно странно. И если «ветераны партии» горой стояли за социализм Штрассера, то почему большинство из них перешло к Гитлеру? Конечно, Штрассер знал о тех событиях лучше любого из нынешних авторов, поскольку являлся их очевидцем. Но не надо при этом забывать, что он был из тех, кто невзлюбил Гитлера с первой же встречи, и очень многое в его оценках выглядит весьма субъективным.

Как бы то ни было, пройдет всего несколько недель, и поведение Геббельса докажет, что он на самом деле заслуживал звания изменника. Его падение начнется с приглашения Гитлера на собрание в мюнхенский «Бюргербройкеллер». И уже после первой беседы с фюрером Геббельс только пожмет плечами.

— Нам, — скажет он, — просто стыдно, до чего же он мил с нами…

Летом от его стыда не останется и следа, и он будет смотреть на Гитлера совершенно другими глазами, полными нежности и почтения.

— Он, — в восторге воскликнет Геббельс, — гений! Настоящий парень, настоящий мужик… Заласкал меня как ребенка. Добрый друг и наставник!

Что же касается вытащившего его на свет Божий Штрассера, то Геббельс быстро остыл к своему благодетелю. «Он, — писал он в своем дневнике, — вечно поступает так, как ему велит не разум, а сердце…»