Герцог в сияющих доспехах

Рипли приказал себе не думать об этом, но на сей раз видения не отступали.

Прошла вечность, прежде чем дождь начал стихать и сквозь мокрую листву стало видно посветлевшее небо. В кустах что‑то зашуршало, лошадь мотнула головой, Рипли обернулся и в тот же миг услышал собачий лай, а потом увидел того, кто его издал.

– Молодец! – воскликнул знакомый голос.

К нему трусил Катон, вывалив язык, а за ним по мокрой скользкой тропинке шла сама Немезида, богиня возмездия.

– Вы невозможный человек!

Он, похоже, глупеет прямо на глазах: при звуках ее голоса небеса стали ярко‑синими, во всем своем золотом великолепии появилось солнце, и в следующий миг Рипли оказался в опасной близости от того, чтобы не разрыдаться от счастья.

Окоченевшее тело с трудом поднялось с пня. Да, у него наверняка что‑то с головой. Вероятно, это из‑за нее от стал таким, однако про хорошие манеры там, где они требовались, не забыл: она же леди как‑никак. Джентльмену полагалось встать при появлении дамы, невзирая на то, чьей невестой она была и сколько неприятностей ему причинила.

– Господи, что вы тут делаете? – воскликнул Рипли.

– А вам как кажется?

На ней было одно из платьев, похожих на тетушкины: с узкими рукавами и унылого оттенка коричневого, – и сидело просто отвратительно. Олимпия и его тетка приблизительно одного роста, но совершенно разного сложения. Платье висело мешком на несколько дюймов ниже линии талии, идеальная форма плеч пряталась под неуклюжим кроем, а корсаж располагался не там, где грудь. Шляпа, мрачная, как и платье, грозила свалиться с головы. Ленты были затянуты неуклюжим узлом.

Он чувствовал себя так, будто выпил приличную дозу дорогого шампанского, и понял, что все это началось уже в тот момент, когда она попросила его помочь ей вылезти в окно. Изобразив праведный гнев, Рипли воскликнул:

– Вы устроили на меня охоту! С ищейкой! Да вы опасны и к тому же коварны!

Олимпия стояла, подбоченившись, и разглядывала его с головы до пят.

– Скорее сумасшедшая, если пытаюсь спасти вас от себя самого. Да сядьте же, бога ради!

Пес сел, Рипли – нет.

– Мужской ум воистину загадка! Вы что, хотите себя изувечить? Знаете ли вы, какой вред – непоправимый вред! – вы можете себе причинить?

– Нет, не знаю, потому что не вижу ничего опасного. Растяжения бывали у меня и раньше. Не нужно было позволять вам со мной нянчиться. Эти матросы, о которых вы говорили… Неужели вы думаете, что они отлеживаются после этих ваших холодных примочек?

– Вы не матрос, а испорченный щеголь, потакающий своим прихотям. И когда вы говорите, как легко вылечивались от детских травм, вспомните, что ваше детство осталось в далеком прошлом. Детский организм растет, поэтому у детей все быстро заживает. Вы взрослый человек – во всем, кроме ума, – и с вами все обстоит иначе.

– Но я пока не старый толстый ипохондрик, – возразил Рипли. – Похоже, вы спутали меня с лордом Мендзом.

Олимпия прикрыла глаза.

– Нет‑нет, я отчетливо вижу разницу: уважаемый лорд Мендз носит парик, а у вас волос больше, чем ума.

– Я никогда и не претендовал на звание ученого, – пожал плечами Рипли. – Вот Мендз – это да, это умище! – «Высокочтимый надутый осел!» – Значит, я безмозглый, если отказываюсь беспрекословно делать то, что, по‑вашему, должен.

Ах, с каким удовольствием он выполнял бы все ее желания! Тьфу ты, господи!

Дал бы ему кто по голове, что ли: может, исчезнут эти нечестивые мысли.

– И к тому же упрямец. Идите же, обопритесь о лошадь или прислонитесь к дереву. Господи, вам же нельзя стоять! Но вы ведь что‑то хотите мне доказать, правда?

Он с удовольствием прислонился бы к ней.

– Ничего не собираюсь я доказывать, – возразил Рипли. – Я решил ехать в Лондон и не вижу причин менять свои планы.

– Не видите причин, – повторила Олимпия, качая головой. – Очень жаль, что я не дала вам снотворного. С вами невозможно разговаривать.

Она тяжело вздохнула, отчего ее грудь волнительным образом поднялась под корсажем, но Рипли даже не пытался запретить себе смотреть, воспользовавшись тем, что она отвлеклась на собаку.

– Знаю, что зря сотрясаю воздух, но совесть и разум требуют, чтобы я напомнила вам несколько простых правил, – опять заговорила Олимпия. – Нельзя наступать на поврежденную ногу, ее необходимо держать на весу, и на восстановление уходит некоторое время.

– Слишком долгое, – заметил Рипли.

– Десять часов – это долго? А неделю не хотите, болван вы этакий! – Она взмахнула руками, стиснув кулаки, отчего платье съехало с груди вниз. Глаза ее метали молнии, лицо раскраснелось. – А часы, проведенные в седле, вообще не в счет, баранья вы голова!

Ах как хороша была Олимпия. Рипли ненавидел и Эшмонта, и весь мир, и себя заодно.

Надо бежать, и чем скорее, тем лучше.

– Если вы закончили свою проповедь, то позвольте мне продолжить путь. – Рипли повернулся взять поводья, и Олимпия добавила: