Генрих V

Теоретически (и Генрих был прав, рассматривая его именно так) договор Пуйи представлял весьма значительную угрозу для англичан. Генрих теперь знал, что не может доверять ни одному из лидеров во Франции, и что есть только один способ навязать свою волю. Он должен показать, кто здесь хозяин и, прежде всего, кто превосходит других в военном отношении. Его план, направленный главным образом против герцога Бургундского, предусматривал действия, призванные произвести быстрое впечатление. 29 июля истек срок перемирия, заключенного двумя месяцами ранее, и на следующий день было объявлено о начале военных действий. В ту ночь два отряда, один во главе с гасконцем Гастоном де Фуа, другой — с графом Хантингдоном, отправились из английского лагеря в Понтуаз, расположенный в дюжине или около того миль. Отряд Хантингдона заблудился. Отряд, возглавляемый Фуа, с лестницами, атаковал стену Понтуаза как раз между сменой ночной и дневной стражи. Но штурм в стиле коммандос давший нападавшим преимущество внезапности, едва не провалился. Спасло положение то, что опасаясь, что англичан больше, чем их было на самом деле, часть жителей приготовилась бежать через главные ворота, но недалеко от них их встретил Хантингдон со своим отрядом, который прибыл как раз вовремя[426]. Французский двор и некоторые посланники дофина еще недавно находились в городе, поэтому он был еще полон провизии и ценностей, которые попали в руки англичан. Более важным был тот факт, что Понтуаз, расположенный всего в нескольких милях вверх по реке Уаза от места ее впадения в Сену, был хорошо укрепленным городом, расположенным на пути из Руана в Париж.

Теперь Генрих оказался хозяином Вексена, области между Эптом и Уазой, буферной зоной между Нормандией и областью к северо-востоку от Парижа. Еще более значимым был наглядный урок, который Генрих надеялся преподать бургундцам: они не могут шутить с королем Англии. Это подчеркнул анонимный парижский буржуа, описавший, как после полудня того дня, когда Понтуаз пал под ударами англичан, большое количество беженцев из города, многие из которых находились в состоянии шока и неверия в случившееся, начали прибывать в Париж, распространяя новости о событиях того дня. Нежелание герцога Бургундского, который вместе с Карлом VI находился в Сен-Дени, в нескольких милях от города, предпринять что-либо в качестве возмездия после нападения англичан, как говорят, потрясло всех[427]. Англичане имели психологический перевес. Через два дня Кларенс появился под стенами Сен-Дени, всего в шести милях от Парижа, а через неделю, 1 августа, англичан увидели у самых ворот столицы[428]. Напуганные, Карл, его королева и Екатерина покинули Сен-Дени и отправились вместе со своим двором в Труа. Угроза нависшая на Париже становилась все более ощутимой.

С момента взятия Руана в начале года Генрих, должно быть, понимал, что если он сможет контролировать столицу, то сможет решить многие политические проблемы в свою пользу. С экономической точки зрения, Париж мог быть в упадке,[429] но с политической точки зрения он оставался эффективным административным центром, из которого осуществлялась государственная власть. Взятие Арфлера в 1415 году обеспечило Генриху контроль над устьем реки Сены; падение Руана в 1419 году показало, что король продвигается вверх по ее течению, а взятие Мелёна, Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле в конце года позволило Англии контролировать водный путь в нескольких милях от Парижа. Когда Кларенс подошел к стенам Сен-Дени, англичане почти достигли цели. И наоборот, парижане, находившиеся под бургундским контролем с мая 1418 года, воспринимали продвижение английской армии со смесью страха и восхищения, страха перед тем, что могут сделать англичане, восхищения Генрихом как человеком, который знал, чего хочет, и добился этого, герцог Иоанн был слишком хорошо известен своим непостоянным характером, а дофин считался сеятелем раздоров. Свидетельства о событиях, предоставленные анонимным буржуа из Парижа, ясно показывают, что, хотя король Англии рассматривался как враг, он был врагом, имеющим определенный контроль над ситуацией. Такое положение парижане были готовы, в конечном счете, принять[430].