Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Головин жил в системе эйдетических рядов, знал голоса большинства птиц, чудесно разбирался в травах, цветах, минералах. Его интересовал тонкий срез вещей — самих предметов в его обиходе было минимальное количество, он ничего не собирал, ничего не имел. Даже книг, как это ни парадоксально, у него было немного. Книги прочитанные, любимые им, входили в него, проникали в его суть. Как внешние предметы они были ему ни к чему.

Рассказывают об одном эпизоде из 70-х. Головин неведомыми путями достал редчайший том герметической поэзии на старофранцузском. Трудно представить себе нечто более ценное для него самого. Среди его друзей, которым том был показан, он заметил вожделеющие взгляды. Многим казалось, что секрет Головина в том, что он читал эти редкие, замечательные книги, а все остальные — нет. Кто-то стал выпрашивать почитать и посмот реть. Головин прекрасно понял мотивацию, открыл форточку и выбросил том на улицу, в ночной заснеженный московский переулок. Все (кроме него) бросились на улицу (ценность этой книги для этого круга была абсолютной), но ее не было. Совершенно непонятно, кому в Москве 70-х глубокой ночью мог понадобиться томик герметической поэзии на старофранцузском языке. Книга исчезла.

Филипп Аурелий Теофраст Бомбаст Парацельс фон Гогенхейм, любимый Головиным, писал по этому (а, может быть, и по другому) поводу: «Пока вещь есть, ее квинтэссенции нет; когда есть квинтэссенция вещи, самой вещи нет». Головин показал, что такое квинтэссенция мифо-герметической поэзии.

Язычник: для жизни богов

Головин деликатно относился к языческим богам греко-римского мира. Знал наизусть пэаны, гимны Аполлону и дифирамбы Дионису — в том числе и написанные Фридрихом Ницше. Но Головин не был язычником, поскольку он не поклонялся богам, не совершал ритуалов, не возносил регулярных молитв. Боги Головина — легки и утонченны; им самое место в Geviert’e Хайдеггера; они летучи и не терпят массивного отношения. Они мелькнут то тут, то там; накроют тончайшей волной неспровоцированной дрожи, ударят по кружевам невнятных и ностальгических чувств; пронзят ужасом, окатят холодом — и уже вдалеке гаснет их неслышимый и безразличный смех. Гераклит в 77-м фрагменте говорил: «Люди живут смертью богов; боги живут смертью людей». Евгений Головин явно был убежден, что пусть лучше живут боги. И ему явно нравилось то, как они это делают.

Дон Жуан: догматика куртуазных стратегий

Матримониальная история Евгения Головина оставляет нас в недоумении. В ней слишком много спорных и болезненных моментов, чтобы пытаться восстановить технически историю, хронологию и последовательность его браков. В этом были периоды, итерации, фазы, циклы, возвраты и расставания. Явно женщины Головина имели строгий догматический смысл: каждая — свой. Будучи всем вообще, Головин распределял свою любовь так, как хотел.

Наверное, он принадлежал всем — по крайней мере всем тем, кто смог заглянуть внутрь него, что значит то же самое, что и заглянуть внутрь себя. Поэтому он не мог принадлежать кому-то одному, точнее, одной. Дух не имущество, им можно быть озаренным или заколотым, но едва ли кто-то способен спрятать его в чулан. Головин был свободен и здесь.

Переводчик: неизвестный Рильке

Головин переводил поэтов и прозаиков, некоторые алхимические и мистические тексты. Его переводы уникальны тем, что часто лучше оригиналов.

Многие знают историю с письмами Рильке. Однажды, заметив, что Рильке написал одной из своих возлюбленных, которая самому Головину чрезвычайно понравилась, лишь несколько сухих строк, он «обнаружил» в «архиве» «неизвестное письмо Рильке», которое позволяло восстановить справедливость. Это письмо было лучшим из того, что «написал» Рильке. Правда, мистификация вскрылась чуть раньше, чем задумывалась.

Перевод не осуществляется от слова к слову, от предложения к предложению и даже от произведения к произведению. Перевод предполагает компаративизацию двух языковых, культурных, исторических и географических сред. Работа переводчика самая сложная их всех профессий. Головин был мастером перевода. Он проникал в оба контекста, изящно переносил один в другой и забавлялся и любовался всеми нюансами семантических сдвигов. Он ввел в русский язык такие слова, как «дикт», «люстр», «рапт» и т. д. Он их «перевел» так, что они вторглись в ткань русской филологии и надрезали ее дрему.

Головин создал новый язык. Он предполагал у того, кто его слышит, обязательное знание еверопейских языков, европейской культуры, филологии, философии, религии и мистики. Без этого знания он производил странное впечатление. Таким языком Головин и разговоривал иногда с мужиками у винного магазина. Он переводил народу горы величественных знаний и экстравагантных нюансов. Реакция бывала неоднозначной.

Культуролог: король страны дождей