Головин интерпретировал и пояснял поэзию и литературу так, как никто и никогда ее не интерпретировал и не пояснял. Его герменевтика включала самые разные жанры — от приключенческих авторов и классики до авангардной поэзии. То, как он читал, само по себе требует досконального изучения. Он обязательно восстанавливал контекст, в котором развертывалось повествование или складывались поэтические образы. Скрупулезно исследовал эпоху, ее нравы и моды, ее стили и конвенции. Если брал в руки одну книгу автора, то обязательно прочитывал все остальные, даже в том случае, если ему произведение не понравилось. Что ж говорить, если понравилось! Поражало, что он тщательно прослеживал и самые неинтересные нити, биографические детали и связи. Но это только начало его подхода, которого за глаза хватило бы на десятки культурологических школ, учитывая охват его интересов.
Далее начиналось самое интересное. Досконально осмыслив то, что было семантическим содержанием текста, что ему сопутствовало, предшествовало, что его окружало и что за ним следовало, Головин приступал к
Однажды Головин пришел ко мне в гости. Входя в квартиру, он вдруг воскликнул: «Я — король страны дождей». Строка Бодлера звучит так: «Je suis comme le roi d’un pays pluvieux», что дословно переводится: «Я как король дождливой страны». Но мы опускаем «как» и делаем из «дождливой страны» «страну дождей», и тут же все меняется. Если добавить фантастическую интонацию, с которой это было произнесено и экзистенциальный надлом, мы проваливались в иной мир.
Полюс: на Север, на Север, на Север
Головин был
Головин — полюс потому, что через него проходила ось, связывающая самое высокое и самое низкое, самое темное и самое светлое, самое жестокое и самое всепрощающее. Золотая ось, натянутая между двумя безднами.
В ранней юности, как только я познакомился с Головиным, я заметил, что все вокруг него подсознательно решают вопрос: «я и Головин», то есть пытаются выстроить то, как к нему надо относиться, какое место в этом отношении отводится им самим и что надо сделать, чтобы его жестокое сияние не расплавило бы в воск. Эта проблема представлялась мне тогда действительно трудной и основательной. У Головина были друзья и не могло быть друзей; поскольку он был иным, дружба здесь не имела смысла. Для себя я принял решение, что надо переформулировать вопрос: не «я и Головин» и даже не «Головин и я», а просто «Головин».
Он — полюс, а значит, он не подвержен времени. Он был, когда его еще не было, и он есть, когда его больше нет.
Как иначе можно понять следующее. Однажды, в самом начале 80-х, в гостях у наших друзей Сергея и Наташи Жигалкиных в подмосковных Мытищах Головин проснулся утром, посмотрел в окно и с сожалением сказал: «Опять идет снег. В этой стране всегда идет снег. Когда я родился, женился и умер, всегда шел снег».
Утром 29 октября 2010 года, когда Евгений Всеволодович Головин умер, огромными хлопьями повалил мокрый, мягкий, липкий, белый, сносящий все на своем пути снег. Его не было ни до этого дня, ни долго после. Снег выпал вовремя.
Головин и открытая герметика[96]
Головиноцентризм