Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

— Евгений Всеволодович сейчас не может подойти. А вашей книгой я печь разожгла.

Я совершенно тогда опешил от такой прямолинейности.

— Я могу вам еще принести.

— Спасибо, у нас уже бумага для растопки есть.

Лена очень берегла Женю. Думаю, этот урок был преподнесен мне с его подачи. Впоследствии я стал писать художку гораздо лучше, а потом и вовсе перестал.

Женя терпеть не мог публичности. Когда на очередной из лекций в библиотеке номер 27 на Спортивной выяснилось, что его будет снимать камера, он на глазах у всех спокойно встал и пошел к выходу, а оттуда — вверх по улице в сторону метро. Дугин пулей выскочил за ним. Совершенно неправдоподобная картина. Женя тем не менее продолжал уходить, что-то вяло объясняя Дугину на ходу. Мне настолько хотелось понять психологическую подоплеку ситуации, что я бросился вслед за ними на улицу. Женя уже довольно далеко ушел, а Дугин что-то горячо доказывал ему. В конце концов Женю удалось вернуть. И это была одна из его лучших лекций! Кажется, «Приближение к Снежной Королеве».

В другой раз с камерой к Головину подскочил Малерок. Он в то время еще был красно-коричневым сионистом, учился во ВГИКе и снимал интервью с Дугиным, его окружением и НБ. Малер пропищал (у него тогда ломался голос):

— Евгений Всеволодович, я хочу взять у вас интервью…

— Да? А зачем?

— Ну, я делаю интервью со всеми людьми, кто с нами связан.

— Интересно, а как я с вами связан? Жене поразительным образом удавалось сочетать в себе трикстера и джентльмена.

Важно понимать, что главное в Головине — не его маго-герметические штудии, не литературоведческая эрудиция, не даже песни. Многие, кто знает Головина в качестве «литературной единицы» или даже «алхимика», глубоко ошибаются. Ценен он сам. Неверно представлять его и как гуру целого поколения. Головин — не гуру и никогда не стремился им быть. Главное в том, что он БЫЛ и он ЕСТЬ. Головин — одно из воплощений какого-то древнего полубожества-трикстера — не то самого Пана, не то фавна, не то североамериканского ворона Вакджункаги, одна из инкарнаций Диониса и вытекающих из него божеств. Читайте Вячеслава Иванова «Дионис и прадионисийство», и что-то тогда станет яснее. Что важно в Головине — его выходки, напоминающие Ходжу Насреддина. Даже если бы он не написал ни строчки, он все равно остался бы Головиным.

Он любил шутовские посвящения.

Как-то раз, сидя с гитарой на кухне Кати Ткачук, он с характерным придыханием спросил меня (мы тогда еще были «на вы»):

— Олег, хотите, чтобы я вас посвятил в гестапо?

— Ну конечно же! Только больше я хотел бы, чтобы вы посвятили меня в СС.

— Ну конечно, как можно состоять в гестапо и не состоять в СС? Так вас посвятить?

— Обязательно!

— Ну, я вас посвящаю… Головин и фашизм — отдельная тема. Возможно, кто-то еще ей займется всерьез. Здесь все далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд. Это не эзотерический гитлеризм в духе Серрано, не какое-то предвосхищение «гламурного фашизма». Это скорее дендизм, маньеризм, очередная выходка социального нигилиста. Когда мы делали в издательстве «Энигма» Буркхардта, я поинтересовался:

— Женя, а ты что, настолько хорошо немецкий знаешь? (Вопрос идиотский, на самом деле.)

— Ну как же я могу не знать языка, на котором гестапо беседовало?

В общем, таков он, головинский фашизм, как в его песнях:

Бейте гуманистов,
Ворох прелых листьев
Сыпьте на могильную плиту.
Жмите волчью лапу,
Веруйте в гестапо,
Веруйте в мечту!

С Буркхардтом тоже забавная история вышла. Первый раз Женя публикнул его бесплатно — у Дугина в 3-м «Милом Ангеле». Второй раз — продал «Энигме», точнее, его хозяину, Мише Васину. Кажется, за $1000. Пока мы возились с книгой, он ее продал «Эннеагону», где она и вышла. Васин, обычно крайне резко реагирующий на подобное, тут только улыбнулся и покачал головой: «Узнаю Евгения Всеволодовича…» Денег назад он, естественно, не потребовал.

Литературная осведомленность Головина была столь высока, что он мистифицировал (кажется, на спор, хотя достоверно неизвестно) ряд писем из знаменитой переписки Рильке и Цветаевой. Об этом хорошо знает Владимир Микушевич. Который, когда понял, что делает Головин, был несколько шокирован (как мне рассказал сам Женя), но смолчал и ничем не выдал Женю, поскольку сам любил мистификации, хотя таких дерзких никогда не предпринимал. В переводческом мире Головина ценили очень высоко. Прежде всего как знатока. Тот же покойный Стефанов его боготворил. Называл не иначе как «Женечка». Хотя и не без иронии.

Однажды Стефанов поинтересовался у Жени:

— Г…говорят, Женечка, ты тут посвящать стал налево и направо. Т…тебя-то самого к…кто посвятил?»

Женя запрокинул голову и, щелкнув себя двумя пальцами по горлу, иронично прошелестел:

— Бутылка Бак-Бук. О бутылке Бак-Бук и Женином вояже к ней можно говорить бесконечно долго. Я не думаю, что это интересно. Это примерно как Высоцкий и водка. Пил? Пил. Все знают: