Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В 1992 году один хороший знакомый принес мне номер журнала «Вопросы философии», в котором, если не ошибаюсь, впервые в России в официальной печати была представлена подборка текстов Рене Генона, подготовленная, как потом выяснилось, другом Головина, Юрием Стефановым. Когда я прочел эти тексты, то испытал двоякое иррациональное чувство: во-первых, абсолютной новизны для моего тогдашнего мировосприятия его точки зрения на реальность, а во-вторых, прикосновения к чему-то, чего как будто мучительно не хватало, но что ощущалось как присутствующее во внутреннем мире, однако неоформленное, непроговоренное. Правда, тогда, будучи уже воцерковленным, я задал вопрос: а как же «день восьмой»? В этой, безусловно, очень хорошо проработанной системе вечного повторения циклов просвечивала какая-то неизбывная монотонная тоска. Это противоречие между иррациональной притягательностью концепции Генона и тягой, так сказать, к «небывшему» (термин Джемаля) мне удалось уврачевать гораздо позже, лет через тринадцать, когда я прочел курс лекций упомянутого Гейдара Джемаля «Традиция и реальность». А тогда Генон казался столь притягательным, что я начал выискивать все, что касалось «философии традиционализма», и, разумеется, главным для меня на тот период источником был журнал «Элементы», издававшийся Александром Дугиным. В одном из номеров была опубликована фотография некоего Е. В. Головина с пояснением: «Поэт, переводчик, литературовед, филолог, культуролог, традиционалист, специалист по эзотерике, знаток алхимии, мистик, автор песен. Первым открыл в России имена Рене Генона, Фулканелли, Юлиуса Эволы, традиционализм, герметизм, философские и мировоззренческие основы „третьей идеологии“». На фотографии — средних лет мужчина в клетчатой рубашке, пальцы левой руки поддерживают голову, повернутую чуть в сторону от объектива фотокамеры, смотрит несколько напряженно и в то же время насмешливо. Тогда, не знаю почему, подумалось: «какие выразительные пальцы». Это мимолетное знакомство посредством журнального фотографического снимка ушло куда-то, расплылось, и больше я о Головине не вспоминал, не интересовался. Прошло, наверное, лет десять, и однажды (ох уж это «однажды» для человеческой судьбы) я наткнулся на его текст: «Ослепительный мрак язычества: Дионис». Помню, как после прочтения я какое-то время сидел как действительно ослепленный и, как говорится, не мог пошевелиться. Текст «вошел» в меня, «услышался», и я ощутил — да-да, вот тогда впервые ощутил, так сказать, на расстоянии — невероятную жизненную мощь, энергию, которая пульсировала в этом человеке и скрывалась в данном случае за этим текстом. Это было абсолютно магическое, иррациональное воздействие. Объяснить здесь что-либо стороннему наблюдателю просто невозможно. Текст настолько был свеж, жизнен, ни на что не похож из того, что доводилось читать касательно античности, что я сразу внутренне решил: «Надо обязательно познакомиться с ним… обязательно!» Второе ошеломляющее впечатление произвело эссе под названием «Артюр Рембо и неоплатоническая традиция». Рембо, один из самых любимых поэтов еще с юности, был представлен с совершенно уникальной перспективы: алхимия, неоплатонизм… и, главное, ни слова о перипетиях человеческой судьбы, только о бытийствовании поэтического «Я». Потом, в беседах, он не раз будет апеллировать к этому своему методу в анализе поэта, художника, философа. Полное игнорирование житейско-бытовых перипетий и детальный разбор только поэтического «Я» или, как иногда он мог сказать, «действия „тайного огня“ в человеческой субстанции».