Где апельсины зреют

— Въ аптек спирты есть, а на обсерваторіи какіе же спирты! Господа! Можетъ быть хотите слзть здсь и посмотрть въ телескопъ на планеты, то тутъ даже приглашаютъ. Вотъ и надпись, что входъ свободный — предложилъ Перехватовъ.

— Чортъ съ ними съ планетами! Что намъ планеты! Намъ не планеты нужны, а стеклянный инструментъ съ хмельной сыростью.

Изъ дверей обсерваторіи выбжалъ сторожъ въ форменной кепи, подбжалъ къ экипажу и забормоталъ по-итальянски, приглашая жестами выйти путешественниковъ изъ экипажа.

— Одеви русь есть? Коньякъ есть? Венъ ружъ есть? — спрашивалъ его Граблинъ.

Сторожъ выпучилъ глаза и улыбнулся.

— Чего ты смешься, итальянская морда? Черти! Обсерваторію выстроили, а нтъ чтобы при ней ресторанчикъ завести. Это-же тогда на ваши планеты будетъ смотрть, ежели у васъ никакой выпивки получить нельзя, — продолжалъ Граблинъ.

— Алле, коше, алле! — кричала Глафира Семеновна кучеру. — Я не понимаю, господа, что тутъ зря останавливаться! Судите сами: какой можетъ быть коньякъ на обсерваторіи!

— Позвольте… Въ аптек-же пили.

Экипажъ сталъ взбираться дальше. Показалась застава съ караулкой. Вышелъ опять сторожъ, остановилъ экипажъ и сталъ спрашивать билеты на право прозда на Везувій. Англичане, запасшіеся билетами еще въ гостинниц, предъявили свои билеты, у русскихъ не было билетовъ. Вс они недоумвали, какіе билеты. Перехватовъ вступилъ въ переговоры со сторожемъ. Пущена была въ ходъ смсь французскаго, нмецкаго и итальянскаго языковь съ примсью русскихъ словъ. Оказалось, что за шлагбаумъ, на откупленную англійской компаніей Кука вершину Везувія, можно пріхать только взявъ билетъ, стоющій двадцать франковъ съ персоны. Билетъ этотъ даетъ право на проздъ по желзной дорог къ вершин Везувія и обратно, а также и на право восхожденія отъ вершины съ самому кратеру въ сопровожденіи рекомендованнаго компаніей Кука проводника. Перехватовъ перевелъ все это своимъ русскимъ спутникамъ,

— Двадцать франковъ съ носа! Фю-фю-фю! просвисталъ Конуринъ. — А насъ пятеро, стало быть выкладывай сто франковъ? Однако… Да вдь на эти деньти можно двадцать бутылокъ итальянской шипучки асти выпитъ. Господа! Да ужъ стоитъ-ли намъ и хать?

— Иванъ Кондратьичъ! Да вы никакъ съума сошли! воскликнула Глафира Семеновна. — нарочно мы для Везувія въ Неаполь стремились, взобрались до половины на гору, и когда Везувій у насъ уже подъ носомъ, вы хотите обратно?… Да вдь это срамъ! Что мы скажемъ въ Петербург, ежели насъ спросятъ про Везувій наши знакомые!

— А то и скажемъ, что были, молъ, видли его во всемъ своемъ состав. Какъ про папу римскую будемъ говорить, что видли, такъ и про Везувій.

— Нтъ, нтъ! На это я не согласна. Вы можете оставаться здсь при караулк у шлагбаума, а мы подемъ, Николай Иванычъ! Плати сейчасъ деньги. Покупай билеты!

— Изволь, изволь… Непремнно впередъ хать надо. И я не согласенъ хать обратно. Я уже сказалъ теб, что пока не закурю папироски отъ этого самаго Везувія, до тхъ поръ не буду спокоенъ, отвчалъ Николай Ивановичъ и вынулъ два золотыхъ. — Покупай, Иванъ Кондратьичъ, билетъ. Полно теб сквалыжничать.

— Да вдь почти полтора пуда сахару это удовольствіе-то стоитъ, ежели по нашей петербургской торговл сравнить, отвчалъ Конуринъ, почесывая затылокъ. — Эхъ, гд наше не пропадало! Мусью! Бери золотой… Давай билетъ.

— А мн стало быть два золотыхъ выкладывать, за себя и за Рафаэля? вздохнулъ Граблинъ. — Два золотыхъ… на наши деньги по курсу шестнадцать рублей… — Сколько это пуху-то изъ нашей лавки продать надо, ежели на товаръ перевести?.. Ежели полупуху, то… Ну, да чего тутъ! Букашкамъ-таракашкамъ изъ мамзельнаго сословія по капернаумамъ разнымъ и больше отдавали. Вотъ, Рафаэлишка, и за тебя золотой плачу, а ты этого, подлецъ, не чувствуешь и какъ что — сейчасъ про меня: “дикій да дикій”. А дикій-то за недикаго платитъ.

Билеты были взяты и экипажъ продолжалъ взбираться по террасамъ къ вершин Везувія. Ясно уже обозначилось вверху бловатое зданіе станціи желзной дороги, виднлся самый желзнодорожный путь, ведущій почти отвсно на самую крутизну, можно было уже видть и маленькій вагончикъ, который воротомъ втягивали наверхъ. Вс смотрли въ бинокли:

— Неужто и насъ также потянутъ на канат? спрашивалъ Конуринъ.

— А то какъ-же? отвчалъ Николай Ивановичъ.

— А вдругъ канатъ сорвется и вагонъ полетитъ кверху тормашками?

— Ну, ужъ тогда пиши письмо къ родителямъ, что, молъ, аминь. И костей не соберешь.

— Фу, ты пропасть! И это за свои-то кровныя деньги! Оказія… Ужъ письмо къ жен передъ поднятіемъ не написать-ли, что, молъ, такъ и такъ… Вексель-бы ей переслать. Вексель при мн Петра Мохова на полторы тысячи есть.

— Ахъ, Иванъ Кондратьичъ, какъ вамъ не стыдно такъ бояться! Я женщина, да не боюсь, сказала Глафира Семеновна.

— Погоди храбриться-то очень, вдь еще не сла бъ вагонъ, замтилъ ей мужъ.

— И сяду, и въ лучшемъ вид сяду и все-таки не буду бояться.

— Да вдь въ случа чего, можно и на станціи остаться, вдь не принудять-же меня по этой проклятой желзной дорог подниматься, ежели я не желаю? опять спросилъ Николая Ивановича Конуринъ.

— Само собой.