Где апельсины зреют

— Бонжуръ.

Англичанинъ подалъ ему руку и назвалъ свою фамилію.

— Не понимаю, мусью, не понимаю, покачалъ головой Конуринъ. — По русски не парле?

— Ни на какомъ язык даже не говорятъ, кром своего собственнаго, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, и отлично. Коли что нужно, будемъ руками, по балетному разговаривать. Чего это они акробатами-то вырядились?

— Это не акробатами. Это велосипедный костюмъ.

— А дреколіе-то зачмъ захватили?

— Да кто-же ихъ знаетъ! Должно-быть опасаются, что по дорог бандиты эти самые будутъ.

— Ну?! А мы-то какъ-же безъ палокъ?

— Револьверъ захватилъ съ собой, Николай Ивановичъ? спрашивала Глафира Семеновна.

— Забылъ.

— Ахъ, Боже мой! Зачмъ-же мы посл этого съ собой револьверъ возимъ? демъ въ горы, въ самое бандитское гнздо, а ты безъ револьвера! Вернись назадъ, вернись… Мы подождемъ.

— Не надо. У него все равно курокъ сломанъ. Видишь, англичане только съ палками дутъ. Палка и у меня есть и даже съ кинжаломъ внутри.

— Да вдь ты говорилъ, что свернулъ рукоятку и кинжалъ не вынимается ужъ изъ палки.

— Забухъ онъ. Ну да понадобится, такъ мы какъ-нибудь камнемъ отобьемъ.

Конуринъ сидлъ и покачивалъ головой.

— Тсъ… Вотъ уха-то! Что-же ты мн раньше не сказалъ про бандитовъ? говорилъ онъ Николаю Ивановичу. — Тогда-бы я хоть деньги свои изъ кармана въ сапогъ переложилъ. Теперь разуваться и перекладывать неловко.

— Конечно-же неловко. Ну, да вдь теперь день и насъ детъ большая компанія. Кром того, кучеръ, кондукторъ.

— Ничего не значитъ, замтила Глафира Семеновна. — Я читала въ романахъ, что бандиты-то иногда кучерами и кондукторами переряживаются.

— Вы боитесь разбойниковъ по дорог? вмшался въ разговоръ Перехватовъ. — Что вы помилуйте… Теперь на Везувій такая-же прозжая людная дорога, какъ и у насъ на водопадъ Иматру, напримръ. Разбойники вдь это въ старину были. Везувій теперь откупленъ англійской компаніей Кука. Кукъ провелъ туда шосейную дорогу, въ конц шосейной дороги имется рельсовая дорога, по которой на проволочныхъ канатахъ и втаскиваютъ на вершину горы путешественниковъ.

— Какъ втаскиваютъ путешественниковъ на канатахъ? За шиворотъ втаскиваютъ? испуганно спросилъ Конуринъ.

— Да нтъ-же, нтъ. Какъ можно за шиворотъ! Такіе маленькіе вагончики есть. Въ нихъ и втаскиваютъ путешественниковъ.

Экипажъ спускался къ морю. Тысячи парусныхъ судовъ и пароходовъ стояли у берега. Одни суда разгружались, другіе нагружались. На берегу былъ цлый състной рынокъ, обдающій запахомъ копченой рыбы, пригорлаго масла, дыма жаровень. Бродили толпы загорлыхъ, грязныхъ матросовъ. Не мене грязные торговки и торговцы кричали нараспвъ, предлагая състной товаръ и зазывая покупателей.

LVI

Какъ только шарабанъ съ путешественниками показался на състномъ рынк, отъ лавокъ, отъ котловъ съ варящимися макаронами и бобами отдлились десятки нищихъ, выпрашивавшихъ себ подаяніе, и побжали за шарабаномъ. Тутъ были и взрослые, и дти, были здоровые и увчные, старики и полные силъ юноши, женщины съ трудными ребятами на рукахъ. Лохмотья такъ и пестрли своимъ разнообразіемъ, на вс лады повторялось слово “монета”. Они цплялись и буквально лзли въ шарабанъ. Нкоторые стояли уже на подножкахъ шарабана. Кучеръ разгонялъ ихъ бичемъ, кондукторъ спихивалъ съ подножекъ, но тщетно: согнанные съ одной стороны догоняли экипажъ и влзали съ другой стороны. Нкоторые мальчишки, дабы обратить на себя особенное вниманіе, катались колесомъ, забгали впередъ и становились на голову и на руки и выкрикивали слово “монета”. Пожилой англичанинъ кинулъ на дорогу нсколько мдяковъ. Нищіе бросились поднимать ихъ и началась свалка. Толпа на нкоторое время отстала отъ шарабана, но поднявъ монеты, догнала путешественниковъ вновь. Нкоторые были уже съ поцарапанными лицами. Это показалось путешественникамъ забавнымъ и монеты стали кидать вс. Кидалъ и Конуринъ, кидалъ и Граблинъ. Граблинъ забавлялся тмъ, что норовилъ попасть какому-нибудь мальчишк монетой прямо въ лицо, что ему и удавалось. Свалки происходили уже поминутно. Въ нихъ участвовали и женщины съ грудными ребятами. Он клали ребятъ на мостовую и бросались поднимать монеты. Два мальчика съ разбитыми въ кровь носами уже ревли, но все-таки кидались въ толпу бороться изъ-за мдяка. Такъ длилось версты дв, пока не кончился громадный състной рынокъ, служащій столовой матросамъ, судорабочимъ и носильщикамъ, шнырявшимъ по берегу моря около судовъ. Наконецъ, нищіе стали отставать.