Где апельсины зреют

За рынкомъ начались макаронныя фабрики. Сырыя, только-что сдланныя макароны тутъ-же и просушивались на улиц, повшенныя на деревянныхъ жердяхъ. Около нихъ бродили и наблюдали за сушкой рабочіе, темные отъ загара, съ головами повязанными тряпицами, босые, съ засученными выше колнъ штанами, съ разстегнутыми воротами грязныхъ рубахъ, съ голыми до плечъ руками. Двое-трое изъ нихъ тоже подбжали къ шарабану и предлагали сдланныя изъ макароннаго тста буквы. Англичане купили у нихъ себ свои иниціалы, купила и Глафира Семеновна себ буквы G. и I. Дорога пошла въ гору. Начался пригородъ Неаполя. Показались виноградники, фруктовые сады. Цвлъ миндаль, цвли вишни, цвли лупины и конскіе бобы, посаженные между деревьями. Везувій сдлался уже ясне и темнлъ на голубомъ неб темнобурымъ пятномъ покрывающей его застывшей лавы. Дымъ, выходящій изъ его кратера и казавшійся въ Неапол легкой струйкой, теперь уже превратился въ изрядное облако. Пахло срой. На смну оборванныхъ нищихъ появились по правую и по лвую сторону дороги не мене оборванные музыканты съ гитарами и мандолинами. Они встрчали экипажъ съ музыкой и пніемъ и провожали его, идя около колесъ. Они пли неаполитанскія народныя псни и пли очень согласно.

— Все вдь это Мазини и Николини разные, замтилъ Граблинъ. — Вонъ глазища-то какіе! По ложк. Дурачье, что не дутъ къ намъ въ Питеръ. Сейчасъ-бы наши наитальянившіяся психопатки и туфли бисеромъ шитыя имъ поднесли и полотенны съ шитыми концами. Эво, у бородача голосище-то какой! Патти! Патти! закричалъ онъ, указывая пальцемъ.

Изъ-за угла каменнаго забора выскочила смуглая растрепанная красивая двушка и, пощипывая гитару, запла и заплясала, кружась около колесъ.

— Какая же это Патти! улыбнулась Глафира Семеновна. — Скорй Бріанца. Танцовщица она, а не пвица.

— Однако-же поетъ. Поетъ и пляшетъ. Эй, Травіата! Катай Травіату!

Двушка кивнула, перестала плясать и запла изъ “Травіаты”.

— Фу ты пропасть! Чумазая, совсмъ чумазая, а Травіату знаетъ, удивился Николай Ивановичъ.

— Чумазая… Это-то и хорошо. Прізжай она къ намъ въ Питеръ, какой-нибудь хлбникъ съ Калашниковской пристани, не жаля, тысячу кулей муки въ нее просадитъ, нужды нтъ, что у насъ неурожай, замтилъ Кожуринъ. — Вдь въ ихней-то сестр чумазость и цнится.

На подножки экипажа стали вскакивать и оборванцы безъ мандолинъ и гитаръ и предлагали свои услуги, какъ чичероне.

— Этимъ еще что надо? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Предлагаютъ свои услуги какъ проводники на Везувіи, отвчалъ Перехватовъ.

— Проводники? Не надо! Не надо! Ну, ихъ!

Проводникамъ махали руками, чтобы они отстали, но они же отставали и шли за экипажемъ. Чмъ дальше, толпа ихъ все увеличивалась и увеличивалась. Экипажъ взбирался по крутымъ террасамъ жа гору почти шагомъ. Проводники рвали попадающіеся по дорог цвты лупинъ, втки цвтущихъ миндальныхъ деревьевъ, колокольчики, растущіе около каменныхъ заборовъ, длали изъ нихъ букеты и, скаля блые зубы, подавали и совали букеты дамамъ. Кучеръ и кондукторъ пробовали ихъ отгонять, по они затяли съ ними перебранку.

— Николай Иванычъ, ты все-таки постарайся отвернуть свой кинжалъ и вынуть изъ палки, замтила мужу Глафира Семеновна.

— Зачмъ?

— Да кто ихъ знаетъ! Можетъ быть эти черти бандиты. Видишь, они не отстаютъ отъ насъ, а мы скоро въдемъ въ пустынныя мста. Вынь кинжалъ.

— Ну, вотъ… насъ съ кучеромъ и кондукторомъ одиннадцать человкъ.

— А ихъ больше. Право, я боюсь.

— Господа! Да скоро-ли-же привалъ будетъ! демъ, демъ и ни у какого ресторана не остановились! воскликнулъ Граблинъ. — Я сть хочу.

— Да ни одного хорошаго ресторана еще не попалось, отвчалъ Перехватовъ. — Говорятъ, хорошій ресторанъ у станціи канатной желзной дороги. Вонъ она чуть-чуть на гор виднется.

— И до тхъ поръ все ждать? Не желаю я ждать.

— Хотите въ шарабан закусить? предложила Глафира Семеновна. — Съ нами и коньясъ, и красное вино, и бутерброды.

— Само собой, хочу. Эти англійскіе мореплаватели не дали мн давеча выпить даже чашку кофею.

Глафира Семеновна достала корзинку съ провіантомъ и начался въ шарабан легкій завтракъ, передъ которымъ, однако, мужчины въ одинъ моментъ до половины выпили бутылку коньяку и окончили-бы ее до дна, но Глафира Семеновна сказала:

— Господа, да предложите вы англичанамъ-то выпить. Неучтиво не предложить… демъ вмст…

— Мусью! Вулеву тринкенъ? протянулъ Конуринъ пожилому англичанину серебряный стаканчикъ и бутылку.

Англичане не отказались, выпили и въ свою очередь достали корзинку съ провизіей, гд у нихъ былъ джинъ и портвейнъ, и предложили русской компаніи. Выпили и русскіе. Англичанка предлагала всмъ тартинки съ мясомъ, протянула тартинку и Граблину.

— Съ бараньимъ сдломъ, да пожалуй еще съ бабковой мазью. Нонъ… мерси… замахалъ руками Граблинъ, отшатнувшись отъ нея. — Вишь, съ чмъ подъхала! Тринкенъ — вуй, а баранье сдло — ахъ оставьте.