Где апельсины зреют

Завтракъ прошелъ невесело и кончился скандаломъ. Вс остерегались пить, кром Граблина, который, какъ говорится, такъ и поддавалъ на каменку, въ конц концовъ окончательно напился пьянъ и сталъ придираться къ англичанамъ. Перехватовъ останавливалъ, его, но тщетно. Граблинъ передразнивалъ ихъ говоръ, показывалъ имъ кулаки, ронялъ ихъ стаканы, проливая вино, англичантк въ шляпк грибомъ, свою спутницу по шарабану, называлъ “мамзель-стриказель на курьихъ ножкахъ”. Англичане возмутились, загоготали на своемъ язык и повскакали изъ-за стола, сбираясь пересаживаться за другой столъ. Глафира Семеновна бросилась къ Граблину, стала его уговаривать не скандалить и съ помощью Перехватова увела въ другую комнату. Граблинъ еле стоялъ на ногахъ. Его усадили въ кресло. Ворча всякій вздоръ и увряя Глафиру Семеновну, что только для нея онъ не подрался съ сдымъ англичаниномъ, онъ спросилъ себ бутылку асти, выпилъ залпомъ стаканъ и сталъ дремать и клевать носомъ. Черезъ нсколько минутъ онъ спалъ.

— Пусть спитъ, а мы подемъ на вершину Везувія одни, сказалъ Перехватовъ. — Къ нашему возвращенію онъ проспится. Нельзя его брать съ собой въ такомъ вид. Онъ изъ вагона вывалится. Да вдь и отъ вагона до кратера надо изрядно еще пшкомъ идти. Здсь ему отлично… Въ комнат онъ одинъ. Слуг дадимъ хорошенько на чай, чтобы онъ его покараулилъ — вотъ и будетъ все по хорошему.

— Ужасный скандалистъ! покачала головой Глафира Семеновна.

— Совсмъ саврасъ безъ узды. Видите-ли, сколько я отъ него натерплся въ дорог! вздохнулъ Перехватовъ. — Вдь въ каждомъ город у него скандалъ да не одинъ. Вдь только желаніе образовать себя путешествіемъ, поглядть въ Италіи на образцы искусства и заставило меня похать съ нимъ, а то, кажется, ни за что-бы не согласился съ нимъ здить.

Вошли Конуринъ и Николай Ивановичъ.

— Успокоился рабъ Божій Григорій? спросилъ Конуринъ.

— Спитъ. Да оно и лучше. Съ нимъ просто несносно было-бы въ вагон. демте скорй на вершину Везувія, торопилъ Перехватовъ.

Онъ вынулъ у спящаго Граблина часы, кошелекъ и бумажникъ, поручилъ наблюдать за нимъ слуг и вс отправились садиться въ вагонъ.

— Глаша, Глаша, я захватилъ для тебя бутылку содовой воды. Въ случа чего, такъ чтобъ отпоитъ тебя, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Смотри, не пришлось-бы тебя самого отпаивать водой, былъ отвтъ.

— Святители!. Пронесите благополучно по этой каторжной дорог! шепталъ Конуринъ. — И чего, спрашивается, мы лземъ? За свои деньги и прямо на рогатину лземъ.

— Такъ вернись и оставайся вмст съ Граблинымъ, оказалъ Николай Ивановичъ.

Конуринъ колебался.

— Да ужъ и то лучше не остаться-ли? Вдь на тысячу восемьсотъ рублей у меня векселей въ карман. Свержусь, такъ кто получитъ? сказалъ онъ, но тутъ-же махнулъ рукой и ршительно прибавилъ:- Впрочемъ, на людяхъ и смерть красна. Поду. Погибну, такъ ужъ въ компаніи.

— Да полноте вамъ тоску-то на всхъ наводить! замтила ему Глафира Семеновна. — Что это все — погибну, да погибну! — гд-бы бодриться, а вы эдакія слова… Отчего-же другіе-то не погибаютъ?

— А ужъ катастрофа одинъ разъ была, сказалъ Перехватовъ. — Вагонъ сорвался съ каната и вс, разумется, въ дребезги… Я читалъ въ газетахъ.

— Не говорите, не говорите пожалуйста… замахала руками Глафира Семеновна, блдня. — Разв можно передъ самымъ отправленіемъ такія рчи?.. Какъ вамъ не стыдно!

Они уже стояли около вагона. Въ вагон сидли ихъ спутники — три англичанина и англичанка и какой-то пожилой, худой и длинный человкъ неизвстной національности, облеченный въ свтлое клтчатое пальто-халатъ.

— Ежели, Глаша, хочешь, то вдь еще не поздно остаться. Чортъ съ ними и съ билетами! сказалъ жен Николай Ивановичъ.

— Нтъ, нтъ, я поду.

И Глафира Семеновна вскочила въ вагонъ. Николай Ивановичъ ринулся было за ней, но кондукторъ, находившіися въ вагон, отстранилъ его, захлопнулъ перекладину и затрубилъ въ рогъ. Заскрипли блоки и вагонъ началъ подниматься.

— Стой! Стой, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ кондуктору. — Это моя супруга! Се ма фамъ! и я долженъ съ ней!..

Но вагонъ, разумется, не остановился.

— Что-же это такое! вопіялъ Николай Ивановичъ. — Отчего онъ насъ не пустилъ? Вдь и мста въ вагон свободныя были. Неужели ихъ скоты-англичане откупили? Господи, да какъ-же такъ одна Глаша-то тамъ будетъ! Ахъ, подлецы, подлецы! Пуркуа? Какое вы имете право не пускать мужа, ежели взяли его жену! кинулся онъ чуть не съ кулаками на желзнодорожнаго сторожа, оставшагося на платформ.

Тотъ забормоталъ что-то на ломаномъ французскомъ язык.

— Что онъ говоритъ? Что онъ бормочетъ, анафема? — спрашивалъ Николай Ивановичъ Перехватова.

— А онъ говоритъ, что хоть въ вагон и есть мста, но въ настоящее время дозволено поднимать въ вагон только по шести пассажировъ и никакъ не больше. Прежде поднимали по десяти, но канатъ не выдержалъ и произошло крушеніе, — отвчалъ Перехватовъ.

— Боже милостивый, что-же это такое! Жена тамъ, а мужъ здсь! Тьфу ты пропасть!

— Мы подемъ съ слдующимъ поздомъ, а она насъ тамъ наверху подождетъ.

Но Николай Ивановичъ былъ просто въ отчаяніи. Съ замираніемъ сердца смотрлъ онъ вверхъ, махалъ жен платкомъ и палкой и кричалъ: