Гамбит. На сером поле

Стены тоннеля сужались, а свет постепенно становился ярче и концентрировался в одной точке, подтверждая, что имеет не чудесное происхождение, а вполне себе конкретный источник. Яркий светящийся сгусток плотного тумана приобретал очертания круга и неумолимо приближался к ней, плывя по воздуху сквозь повисшую воздушно-капельную, иначе не сказать, завесу. В светящемся ореоле проступал темный силуэт очертаний высокого человека, идущего к ней навстречу. Эванс с принятием смирилась, что Святой Николай с фонарем в руке никакой не миф. Он, как и говорилось в легендах, явился указать ей последний путь, в который ей придется последовать и ожидать левиафана напрямую в Чистилище. Эванс еще удивилась, зачем стоило беспокоить посредников, если можно разверзнуть земную твердь и сразу столкнуть ее в теплый котел с кипящим маслом, но возражать против компании умудренного старца не стала и не звала чертей раньше положенного им времени. У всех же есть профсоюзы, в конце концов, и регламентированный рабочий день по графику. Кто она такая, чтобы нарушать порядки, установленные пару тысячелетий назад. Хотя, как говорят программисты, пользователь всегда прав, но он не должен об этом знать.

Эванс остановилась и присмотрелась сквозь застилавшую пространство пелену в силуэт, настойчиво приближавшийся к ней, и сердце пропустило удар. Внутри все замерло, а затем будто бы оборвалось. Это без сомнения был он. Все в безымянном очертании говорило об этом: рост человека, его уверенная походка, черная материя, плащом лежавшая на плечах, настойчивость, с которой он прорезал сгустившийся отсыревший воздух. Он здесь, он не бросил ее. Пришел спасти и выдернуть из цепких лап монстров, вцепившихся в измученную душу. Спаситель пришел, и плевать, в чьем облике, плевать, кто носит на себе его личину, если уж она на самом деле стоит того, чтобы примерить ее на себя. И все бы это выглядело весьма жизнеутверждающе, и, положа руку на зачерствевшее сердце, до тошноты романтично, если бы не паранойя, постучавшаяся в измотанный рассудок и спросившая тихим шепотом: «Не галлюцинации ли это?». Ох, черт возьми, хоть Эванс и обещала их не звать, но как было похоже на правду, что она уже очень давно лежит, отключившись, на холодной дороге и ждет свою встречку, которая размажет ее череп по мокрому асфальту, не заметив в тумане тело девушки поперек полосы движения, а приближающийся свет просто яркий ксенон – маяк ее неминуемой и неотвратимой гибели. «Плевать», – грешным делом подумала она. И в том, и в другом случае ее ждет то, что она давно уже ищет, но никак не может найти. Покой. Скоро она заснет. Возможно, ненадолго, а вполне вероятно, что и навсегда. Она и не знала, что в итоге бы выбрала. Было жаль только, что Лиам окажется прав, и маму Ника действительно найдут в канаве. Проигрывать этот спор мелкому говнюку никак не хотелось, но ноги подкашивались сами собой, а свет становится все ярче, ослеплял и сулил долгожданные покой и тишину.

***

Мелодичный и немного приглушенный звонок парадной двери повторился в третий и в четвёртый раз, пока Грегори Ларссон шел из кабинета в просторный холл особняка поместья Пэлисейдс. Они с Софией вернулись из города как раз в начале выходных, и поскольку Ник уехал погостить в пригород, София отпустила всю прислугу домой к семьям на весь уик-энд, уверяя мужа, что они прекрасно справятся и без нее пару дней. Грегори ничего не имел против, но кто же знал, что хозяину дома придется самому открывать дверь в преддверии ночи и встречать нарушителей спокойствия на пороге неблизко расположенного от дороги особняка.

– Одного раза достаточно, откуда столько нетерпения, – ворчал мужчина на незваных гостей, заявившихся посреди ночи еще и без приглашения.

Услышав переливы колоколов при пятом повторении, терпение начало подводить Грегори, и он заранее решил распрощаться с человеком, находившимся за дверью, прямо с порога.

– Кто понял жизнь, тот не спешит, – нарочито медленно открывал дверь Ларссон и застыл в немом удивлении, увидев людей на пороге.

– Прошу прощение, что так поздно, – немного хриплым голосом начал замерзший Лиам, державший на руках озябшего ребенка. Мальчик вцепился в его пальто, как младенец шимпанзе в тело матери. Кожа ребенка выглядела почти прозрачной, а губы, как и губы самого Лиамеля, начинали постепенно синеть.

Ли не успел закончить вступительную речь из извинений о позднем вторжении без предупреждения, как с расширившимися от испуга глазами отец выхватил Ника из его рук и затащил притаившегося рядом Эй Джея через порог за плечо. Сонный и замерзший Николас совершенно не сопротивлялся, и не менее замерзший и уставший Эй Джей со своим рюкзаком на плечах и рюкзаком брата в руке тоже не противился входу в теплое помещение.