надеяться, мне удастся отыскать какую-нибудь редкость.
— Удачи, - не без иронии пожелал Гонсалес. - Оружие при вас, я надеюсь? Будьте
осторожнее: Стрелка вчера видели в окрестностях Кампочиты. Видно,
присматривается, где ловчее напасть на обоз.
— Уже известно, когда он отправится?
— Конечно. Завтра рано поутру. Сами понимаете, - он усмехнулся, - слухом земля
полнится.
— Еще как понимаю, - вздохнул я. - В таком случае, до завтра, сеньор!
— Увидимся, - ответил Гонсалес и поехал прочь. Вооруженные полицейские
направились за ним.
— Эх, вот так конь у него! - вздохнул Диего, проводив его взглядом. - Конюхи
сказали, сеньор Гонсалес выписал его чуть ли не из Андалузии! Правда, хорош,
сеньор?
— Да, редкой красоты животное, - согласился я.
Под седлом у Гонсалеса был вороной жеребец, похоже, в самом деле андалузской
породы: очень уж характерный силуэт. Я не слишком хорошо разбираюсь в лошадях,
но у лорда Блумберри имелся гнедой андалузец, а общаясь с этим в высшей
степени достойным господином, трудно не запомнить хоть что-то из его историй о
лошадях. Словом, вороной Гонсалеса, судя по компактности корпуса, широкой
груди, чуть приподнятому крупу, коротковатой на первый взгляд шее, роскошной
гриве и хвосту, особой грации движений, свойственной испанским лошадям, был
если не чистокровным, так уж полукровным точно.
— Ваш тоже неплох, - утешил Диего. - Но, конечно, породу сразу видать... У
сеньора Гонсалеса на конюшне лошади как на подбор, редкой красоты.
— Ну, мне не в параде участвовать, - хмыкнул я и потрепал серого мерина по шее. -
Едем! Не то возвращаться будем по самой жаре...
До бывшей асьенды Смитессона мы добрались довольно быстро: этот ушлый тип
устроился совсем рядом с Кампочитой.
Оставив Диего с животными, я отправился бродить по когда-то роскошному, а
теперь совсем выгоревшему саду. Должно быть, тут цвели розы, георгины и
бархатцы, радовали взгляд яркими красками пуансеттия и космея, особенно
красивые на фоне самшитовой живой изгороди... Увы, выжили лишь опунции!
Декоративный прудик высох, только емкости на дне говорили о том, что когда-то в
нем обитали водные растения. Может быть, кувшинки, может, что-то еще...
Печальное это было зрелище! При виде же того, что осталось от теплиц, сердце
мое буквально облилось кровью.
Еще недавно прекрасные сооружения — Смитессон отстроил оранжереи с
размахом, который мне и не снился, - превратились в обломки рам и каркасов,
перемешанных с грудами битого стекла, которые нестерпимо сверкали на солнце. Я
прошелся по тропинке, что шла посредине самой большой оранжереи — стекло
хрустело под ногами, - но не нашел ничего, только расшвырянные битые горшки и
мумифицированные растения. Даже стойкие суккуленты не выдержали долгой
засухи. Вдобавок зимой тут довольно холодно, а не все из них переносят перепады
температур... Одним словом, это было гигантское кладбище, и мне оставалось
только снять шляпу и вознести молитву священному солнечному кактусу и прочим
богам-кактусам, чтобы позаботились о погибших и поместили их в небесный сад, где
всем достанет и света, и тени, и тепла, и влаги, каждому по потребностям...
Поняв, что замечтался, а солнце пригревает мне макушку, я нахлобучил сомбреро
и поплелся обратно, отшвыривая мыском сапога крупные осколки стекла. Вдруг один
из них блеснул на солнце особенно ярко, чуть не ослепив меня. Я проморгался,
присмотрелся — мне почудилось что-то красное в куче черепков.
Я не поленился подойти поближе и...
— Вот ты какой, цветочек аленький! - выговорил я с искренним восторгом и
принялся разбрасывать мусор.
Чудо, но под завалами черепков маленький кактус — это была Parodia nivosa, вся в
нежных белых колючках, правда что "снежная"! - не только выжил, он расцвел из
последних сил. Спасло его, по всей видимости, то, что горшочек упал набок, но не
разбился совсем, а сверху его засыпало черепками, которые худо-бедно прикрывали
несчастное растение от палящего солнца.
— Ну, будем считать, что я проехался не зря, - сказал я вслух, осторожно поднимая
добычу. Красный цветок согласно покивал в ответ.
Я на всякий случай еще прошелся вокруг, вороша осколки и прочий мусор, но
ничего больше не нашел. Пародия снежная оказалась единственной выжившей...
В гостиницу я возвращался с триумфом и кактусом, прижатым к груди. (От горшка
пришлось избавиться: под ним оказался муравейник, в грунте кусачих злющих
муравьев тоже было предостаточно. Чудо, что они не уничтожили несчастную
малютку Николь — так я решил назвать новообретенный кактус.)
Теперь меня провожали еще более долгими взглядами и, по-моему, шушукались у
меня за спиной: мол, и кактус этого гринго не колет, и видит он невидимое, и умеет