Функция: вы

Он оборачивается так, чтобы шагнуть в лифт спиной:

– Если только смерть не является новой формой их существования.

Госпожа-старший-председатель молчит. Минотавр тоже держит паузу.

– У вас, – наконец изрекает она, – неприятное чувство юмора.

– Я сообщу, если что-то изменится.

Лифт приезжает, и, заходя, он прикладывает к панели часы. Десятки этажей спустя он отдаст их ей же. Но там все будет быстро, чинно, со свидетелями, а потому она выказывает прощальное расположение здесь:

– Славно, что вы отказались от идеи уничтожить искры. В поисках способа обойти имущественное право вы только растратили бы себя.

Минотавр неожиданно медлит. Она улавливает слабое фантомное свечение, очевидно посмертное, отсвет изжитого, – но на секунду перед ней человек, что не существует уже дважды.

– Вы были правы. Есть вещи, с которыми нужно смириться и жить дальше.

– С чем смирились вы?

Циферблат лязгает по пластине. Двери с шорохом приходят в движение. Минотавр хранит неподвижность.

– С пределом возможностей своего прошлого вида.

* * *

Вероятность: сто процентов.

Самое скверное в мальчике то, что он не плачет. Даже когда мужчина в белом халате поясняет, на словах, упражнениях и неказистом личном опыте, что горевание по умершему родственнику – первый шаг к исцелению; даже тогда, глядя в окно, мальчик говорит:

– Все в порядке. Я не хочу.

Его отправляют сюда каждую пятницу, потому что все, конечно, не в порядке. Потому что он мало спит, плохо ест и после пары месяцев присмотра за умирающей сестрой, изведшей всех сиделок (он), родителей (он!), врачей (я убью себя, если это не будет он!!!), так и не восстановился в учебе. Его отправляют сюда, потому что следующее место, куда мальчика отправят (если в течение месяца не появятся улучшения) урежет его шансы быть нормальным в разы, пропорциональные дозе препаратов в стационаре.

Но все разговоры бесплодны.

– Что ты сказал бы Габи, будь она с нами? – спрашивает мужчина.

– Она не с нами, – отвечает мальчик.

Или:

– Какое у тебя самое яркое воспоминание о сестре?

– Это не имеет значения.

Конец марта. Мальчик тлеет. Мужчина в белом делает пометки в планшете. В основном, конечно, он рисует палочки с крестиками, потому что из часовой встречи мальчик молчит сорок минут. Но все же однажды из случайных росчерков, скупых фраз и коридорных объяснений с родителями складывается образ второй девочки. Соседки маленькой Габриэль по палате. Глядя в блокнот, мужчина в белом спрашивает о ней заботливо, как о собственной скоро-пятнадцатилетней дочери, и мальчик сонно отворачивается от окна:

– Она… Да. Мне казалось, она может помочь.

Мужчина в белом знает, что девочки скончались друг за другом.

– Почему тебе так казалось?

– Рядом с ней переставало быть больно.

Он пока не знает, как пометить это, а потому чертит стилусом длинную вертикальную линию – заглавную в букве К.

– Я хотел бы уметь так же, – продолжает мальчик.

– Чтобы Габи не было больно?

Ребенок молчит, и, отнимая взгляд от блокнота, мужчина сталкивается с усталостью взрослого больного человека. Человека, годами не поднимающегося с постели, которого не отпускают родственники, доплачивая за тройную дозу обезболивающего. Мужчина помнит, у мальчика гетерохромия, но все равно, замечая под длинной неровной челкой другого цвета глаз, каждый раз немного удивляется.

– Никому, – говорит мальчик.

– Что? – Мужчина слышит, но этого недостаточно.

– Никому, – повторяет он. – Чтобы никому не было больно.

В мгновение, когда дети осознают, что мир взрослых непригоден к существованию, они решают взять его в свои руки. На их стороне юность, жажда жизни и вера в абсолютные значения. Но мир – это мир. Он неподъемен.

– Михаэль… Есть вещи, с которыми ни ты, ни я, ни даже самые сильные и отважные люди на земле не могут ничего поделать. Смерть – одна из них. Мы можем только принять…

– Для этого я здесь?

У мужчины в белом возникает чувство, что здесь – нечто большее, чем место их еженедельных встреч.

– Вы хотите, чтобы я принял, что все умирают? Тогда я смогу больше не приходить?

– Ты не хочешь приходить?

– Мне не кажется, что в этом есть смысл.

Мужчина в белом дорисовывает букву К двумя короткими диагональными зарубками. Это важная переменная. У него будет неделя, чтобы подумать над ней.

– Моя работа заключается в том, чтобы вернуть тебе хорошее настроение и здоровый аппетит. Конечно, тогда мы расстанемся. Потому что тебе станет лучше.

Услышав это, мальчик долго молчит. Затем поворачивает лицо к колкому весеннему дождю за окном и вздыхает:

– Тогда это надолго.

Мужчине в белом кажется, что он упускает что-то важное. Неочевидную причину, почему малознакомая девочка внушала мальчику надежду, а родная сестра обернулась призраком, зовущим за собою. Мужчина и сам почти что слышит ее голос.

– Криста не могла помочь, – продолжает мальчик, ровно, будто заученно. – Я все придумал. Никто и никому не может помочь.

– Помощь – многозначное слово, Михаэль. Конечно, никто не может вернуть мертвого к жизни, но…

– Если проблема только в этом, вам больше не надо ничего делать. Я смирился.