Он говорит это так, что мужчина в белом почти ему верит. Почти блокирует планшет. Почти освобождает себе следующий вечер пятницы.
Мальчик говорит:
– Я принял смерть, потому что на самом деле не существует ничего, кроме нее.
Я не сразу понял, что снова начался я. Что обволакивающая сливочная мягкость вокруг – это постель, и тело, в нее погруженное, – мое тело, и разум, опресненный от чужих вероятностей, – это я. Только я. Больше никого не было.
Затем Ариадна сказала:
– Привет.
Я выпрямился на кровати.
– Привет. Меня опять вырубило?
Она сидела совсем рядом, с краю постели. Я спустил ноги с другой стороны. Лоснящийся, досочка к досочке вишневого цвета, пол был роскошен, как и красные бархатистые обои, и мебель, вся в цветочных завитушках, – но до чего ж мне осточертело отключаться непонятно как и просыпаться неизвестно где.
– Как ты? – спросила Ариадна.
Я смотрел на свои ноги. Я хотел знать, где моя обувь.
– Госпожа-старший-председатель права. Стефан отказался от имени Минотавра не из-за письма декомпозитора. Он собирался его принести. И принес бы. Но ты и так об этом знаешь, верно?
– Я не была уверена, – после паузы ответила Ариадна. – Я не знала о письме.
– И как, по-твоему, я себя чувствую?
Она промолчала. И правильно. Не стоило разрушать иллюзию, что риторические вопросы – нормальный наш стиль общения.
Я поднялся. Она тоже. Пошатываясь, прошел до тумбочки – и Ариадна, со своей стороны, повторила за мной. Я бесцельно покрутился на месте. Она взяла с тумбы стакан воды.
– Попей.
– Не хочу.
– В тебе говорят эмоции.
– Да, Ариадна, это и называется «не хочу».
Я опустился на колени, откинул покрывало и поглядел под кровать. Из темноты, подбитой кромкой света, веяло холодом заброшенных складов.
– Что ты ищешь?
– Выход отсюда.
– Дверь в коридоре.
– Быть не может.
Я уперся ладонью в паркет, посмотрел на бокал в ее руке и неожиданно понял, что Ариадна все время пыталась отпоить меня. Как спасенное из лесного пожара животное. Как какую-то жертву.
Я сел на пол и шумно вздохнул:
– Прости, я… Прости.
Ариадна обошла кровать и встала рядом. Ступни ее, обтянутые черными блестящими колготками, были как у балерины в музыкальных шкатулках – очень тонкие. Я медленно поднял взгляд. В платье эти ноги длились вечность.
– Я не знала, что он приходил сюда. Договаривался с ней о чем-то. Это случилось до дубль-функции, и после его мысли никогда не возвращались к их встрече. Он не давал мне повода вспомнить о ней вместе с ним.
Ариадна наклонилась. Я машинально потянулся за бокалом. Бокалом-привет, бокалом-ты-в-порядке, бокалом-понятия-не-имею-что-с-тобой-делать-но-может-поаккуратнее-а?
– Я… помню тебя. Там, – выдохнул я. – Все могло быть по-другому.
Ариадна тоже села на пол, прислонилась к кровати.
– Существует только то, что происходит сейчас. Ты должен держать это в уме каждый раз, когда работаешь с вероятностями. Других нас нет.
– Если бы Стефан стал Минотавром…
– Он не стал.
Ее слова звучали так, будто все это знали. Будто где-то была памятка, как для путешественников во времени: не сходить с тропы, не давить бабочку, не сравнивать исходы – а я, как обычно, все пропустил.
То, что показала мне госпожа-старший-председатель, было похоже на сон. И с каждой секундой, проведенной вне его, фрагменты все больше спорили друг с другом. Дробились, крошились, смешивались, как в неисправном калейдоскопе. Но было и то, что продолжало существовать, даже если само воспоминание стиралось в песок. Не память о, не данность даже – чувство.
– Мне нужно поговорить с Мару.
– Зачем?
Я отставил бокал в сторону.
– Там что-то случилось с контрфункцией Стефана.
Какое-то тревожное, гнетущее событие – я напрочь забыл его. Только помнил, что это было чудовищно, плохо. Я закрыл лицо руками, силясь вспомнить. Он читал письмо. Нет, не это. Госпожа-старший-председатель тоже читала его. Нет. Не там. Но если там? Что было там?
Затем до меня дошло.
– Ты молчишь, – сказал я Ариадне.
– Я слушаю тебя, – ответила она.
– Да. Обычно так бывает, когда я говорю то, что ты ожидаешь.
Она сидела рядом, присогнув колени, и на миг ошеломившая меня магия ног рассеялась.
– Контрфункция Стефана. – Я всмотрелся в северно-ледовитый океан, его бронированные льдом глубины. – Что произошло с контрфункцией Стефана?
Ариадна смотрела и молчала. Очень быстро пауза напомнила ответ. Я отдернулся.
– Михаэль.
– Мару говорил, с ними ничего не может случиться. Рано или поздно все получится. Они…
Я осекся. Нет, Мару говорил не так. В тот вечер, на крыльце, перед аптекой с перегорающей вывеской, я спросил его: что, если у нее не получится? Если я не смогу убедить ее? И он ответил:
С Кристой такого не случится. Мару не говорил за всех.
– Она умерла? Не смогла исполниться? Что?
– Это долгая история.