Форпост в степи

Однажды к Мариуле прискакал верхом на коне взволнованный молодой дворянин из Оренбурга и поделился бедой: у его годовалого сыночка болел животик, состояние становилось все хуже и хуже. А врачи никак диагноз не могли поставить. Мальчик уже и головку держать перестал. Мариула приготовила отвары, и ребенок через два дня пошел на поправку.

А бывали случаи такие, которых и сама целительница объяснить не могла. Приехала как–то к ней татарка из Сеитовой слободы, пытавшаяся спасти смертельно больного мужа. Его уже врачи и знахари лечить отказались, приговорив тем самым к мучительной смерти. Мариула внимательно осмотрела больного и… что–то подсказало ей, что поить его надо аконитом и болиголовом крапчатым, кото–рые успешно борются со скрытыми внутренними заболеваниями, определить которые никто не может. К счастью, мужчина пошел на поправку. Через неделю он уже уехал домой на арбе, со счастливой супругой в обнимку.

Но, к сожалению, Мариула старела, а учеников у нее не было. И не потому, что хранила она свои тайны за семью печатями. Просто не было рядом способного человека, кому можно было бы передать накопленный за долгие годы опыт. Не находилось такого добровольца, кто не пожалел бы многих лет на освоение травяной науки, не испугался бы долгих странствий по лесам и степи в поисках целебных трав и корений. И, самое главное, не стал бы обирать людей, лечил бы их не за деньги, а по велению Бога.

С такими мыслями бродила Мариула по лесу в поисках лекарственных растений.

А лес жил своей осенней жизнью. Отовсю слышался таинственный шелест, издаваемый опадавшими с деревьев листьями. Ветки тихонько ударяли Мариулу по плечам. Все вокруг было пестро от солнечных бликов.

Ветка шлепнула ее по щеке. Мариула остановилась и, улыбаясь, посмотрела на нее. Пригретая солнцем ветка не спешила расставаться с листвой. На ней еще зеленели трепещущие на ветру листочки. Они были мягкие, клейкие, полные жизненных соков.

— И вы ужо скоро отпадете, бедненькие, — вслух пожалела Мариула.

Она углубилась в лес, старательно отыскивая интересующие ее корешки и выкапывая их. Останавливаясь, она окидывала окружающую местность внимательным взглядом и снова не спеша двигалась вперед.

Так она вышла к берегу затона. Русло его было просторное, гладкое и тихое. Слева по воде шла неторопливая рябь — там затон сливался с Сакмарой.

Мариула пошла вдоль берега, иногда отходя в лес, чтобы укоротить дорогу к шиповниковым зарослям. Шиповник осенью обладал невероятными целебными свойствами, и Мариула хотела набрать как можно больше его плодов, чтобы с лихвой хватило на зиму.

По колючим зарослям она пробиралась осторожно, оцарапывая руки и плечи. В густом кустарнике она запуталась — колючие гибкие ветки не ломались и не клонились, они охватили ее со всех сторон.

I

I

Но, ободрав ладони, Мариула улыбалась, хотя любой другой на ее месте разревелся бы от досады.

Освободившись от цепких объятий шиповника, она вышла к берегу реки. Урожай трав, корений и плодов шиповника был собран. Пора возвращаться в городок. Решив немного передохнуть, Мариула присела на ствол поваленного весенним разливом дерева и посмотрела на реку.

Весеннее бурное течение Сакмары начисто промыло русло, и сквозь хрустально–прозрачную воду был виден гравий. На извили–нах реки образовались перекаты, но они лишь доходили гребнем до середины реки и, достигнув глубины, исчезали. В тех местах течение так и крутит, того и гляди собьет с ног зазевавшегося человека…

Пора было возвращаться. Но Мариула спешила не домой, где ее ожидали повседневная скука и утомляющее однообразие. Попутно она собиралась посетить кладбище за крепостной стеной, чтобы собрать богородской травки и… побеседовать с благородным посто–яльцем Лариона Санкова, время встречи с которым, как она точно знала, неумолимо приближалось.

* * *

Граф, с заложенными за спину руками, шагал взад и вперед по избе Лариона. Его глаза были устремлены на серые доски пола; он то поглаживал свою бородку, то проводил рукой по коротким волосам и высокому нахмуренному лбу. Лицо графа осунулось, даже немного пожелтело; он тягостно переживал услышанную от казака новость; его угнетала какая–то забота. Обычно чистоплотный, Александр Прокофьевич на этот раз был настолько озабочен, что не обращал внимания на то, что его длинный вишневый камзол запылен, бирюзовые пуговицы кое–где расстегнуты, высокие сапоги из грубой кожи в грязи; он даже не замечал Лариона, который сидел на табурете у печи и держал в руках ковш с душистым квасом.

— Ты почему мне раньше обо всем не рассказал, Ларион? — спросил граф.

— Не смог, прости, Ляксандр Прокофьевич! — угрюмо ответил казак. — Это язык мой поганый выболтал ненароком. Не хотел тебя огорчать! У тебя с дочуркой вон беда…

— Спасибо твоему языку, — мрачно буркнул граф, — а то бы я так и не узнал, что у меня есть, что у меня был сын.

— Теперь у меня двойная беда, — тяжело вздохнул граф. — Как тяжело узнать, что у тебя был сын, когда он уже мертв!

В течение нескольких минут он ходил по избе, после чего присел на стул напротив казака и, глядя ему в глаза, спросил: