Наконец, еще один вопрос, каким бы ужасным он ни был: Не кажется ли тебе, что для человека, рожденного с таким лбом и таким строением лица, было бы лучше не рождаться вовсе? Его ли вина в том, что он таким уродился? Нет, мой друг! Если бы он появился таким на свет, его не в чем было бы винить. Однако беда в том, что он не был таким при рождении. Морщины, избороздившие его лоб, холодный взгляд расчетливого дельца, думающего лишь о выгоде, обязаны природе не больше, чем скупость врожденным наклонностям. Скупость и его соответствующие внешние атрибуты — благоприобретенные свойства. “Однако этот лоб? Очертания головы?” — Все это тоже не выходит готовым из мастерской природы — природные данные, к которым восходит данная форма лба, нуждались в развитии. В силу целого ряда внешних причин они с тем же успехом могли послужить основой для развития формы лба, свойственного благородному или героическому характеру. И все же, допустим, что Иуда и на самом деле выглядел таким, каким его изобразил Гольбейн. Представим себе, что лицо Иуды в своих основных чертах выглядело столь ужасно уже с самого его рождения, — даже в этом случае, согласно воле Утешителя и Обновителя всего, остается возможность претворения сосуда Его гнева в сосуд Его благоволения.
“Что пользы Фемиусу петь перед глухими?” — цитата из Овидия.
Мудрец с походкой журавля[2]
Лафатер — лучший, величайший, мудрейший и утонченнейший из всех людей, мне известных — как смертных, так и бессмертных.
Лафатер — самый значительный человек своего века.
Несмотря на катастрофическое невезение, выпавшее в новейшее время на долю физиогномики наряду с другими пневматологическими дисциплинами древности, подвергнутыми остракизму и торжественно изгнанными из храма науки вслед за языческими богами, физиогномике неожиданно крупно и фантастически повезло: ею серьезно заинтересовался один из корифеев европейской интеллектуальной элиты.
И не он один. В создании эпохального труда, вышедшего за подписью Лафатера, активное участие принимали Гете, Гердер и Циммерман.
Коллективное творчество было вообще характерно для интеллектуалов Веймарского круга[5], но не об этом речь: произошел некий прорыв, значение которого еще до сих пор не получило должной оценки[6].
В отличие от главного труда Лафатера, книга, предлагаемая вниманию читателя, есть компендиум всего физиогномического учения, его краткое изложение, руководство к действию, и здесь, возможно, видна рука Циммермана, лейбмедика английского короля в Ганновере — практическая жилка врача. Читателя не должен смущать тот факт, что компендиум появился раньше фундаментального труда, извлечением из которого он призван являться.
Так уж устроены немцы: основные мысли бродят у них в голове с самого начала, а все дальнейшее творчество является развитием и приложением этих идей к разным сферам[7].
Тому, кто знаком с творчеством Балтазара Грасиана, не может не броситься в глаза определенное сходство между “Карманным оракулом” классика испанской литературы и настоящим трудом. “Карманный оракул” Грасиана — краткое извлечение из его трудов, квинтэссенция, включающая 300 афористически отчеканенных сентенций, здесь же мы имеем — 100 афоризмов[8].
Китайцы, как и немцы, оперируют понятиями “внешнего” и “внутреннего”. Основной трактат китайской древности носит название “Трактат о внутреннем” (= Нэй-цзин).
Земля имеет форму квадрата, а небо — круга. Китайский храм располагался на острове, имеющим форму квадрата, а сам остров находился посреди пруда, имеющего форму круга[11].