Физиогномика

25 сентября 1799 года в окрестностях Цюриха, куда незадолго до этого Лафатеру удалось вернуться, произошло крупное сражение. Французские войска под командованием Массены разбили русско-австрийскую коалицию. В городе опасались грабежей, и горожане отсиживались по домам. Ходить по улицам было небезопасно. В дверь дома, расположенного по соседству с квартирой Лафатера, постучали. Стук становился все более яростным. У двух французских гренадеров пересохло в горле. Лафатер вынес вино и предложил денег. Французы от денег отказались, а один из них даже похлопал Лафатера по плечу, назвав сердечным другом (братом). Вскоре после этого Лафатеру пришла в голову мысль навестить своего сына и, стоя у дверей дома, он выжидал момент, когда дорога будет свободной. Обнищавший французский солдат, одетый в лохмотья, обратился к Лафатеру за милостыней. Лафатер вновь проявил щедрость. Тогда француз вошел во вкус и, обнажив саблю, перешел от просьб к угрозам. Оба гренадера, с которыми у Лафатера, казалось бы, установились дружеские отношения, все еще оставались неподалеку, на расстоянии каких-нибудь нескольких шагов, мирно беседуя с горожанами. Лафатер бросился к ним за помощью. Однако солдат, только что назвавший Лафатера своим другом, неожиданно пришел в ярость, схватил ружье и нажал на курок. Находившийся тут же социальный работник Хегечвайлер инстинктивно обнял Лафатера, пытаясь его защитить. Поэтому пуля сначала попала Хегечвайлеру в руку, но затем, пройдя ее, угодила в грудь Лафатера. Рана оказалась неизлечимой, и через год с небольшим Лафатер умер[22].

Достоин ли такой конец Великого Мудреца, каким Лафатер, несомненно, был?

Собственно говоря, как раз с мудрецами и происходят подобные казусы. Через всю историю китайской мысли тянется след психологическую травмы, полученной Конфуцием, когда правитель предпочел ему красавицу[23]. Хомяков пишет, что в откушенной руке Тюра кровоточит незаживающая рана германской души[24]. Фраза Конфуция: “Я не видел, чтобы добродетель любили больше красоты” — вопиет о том же[25]. Это — поклон “от нашего ума — вашему”, рана, нанесенная женским магизмом — мужскому превосходству в интеллектуальной сфере.

Этот инцидент, кажущийся нелепым, имеет астрологическую основу в натальном гороскопе Лафатера, где Солнце поражено Сатурном. Однажды мы коснулись темы смерти Лафатера в разговоре с проницательным N. Это было в то время, когда автор этих строк гостил у N. на его на вилле в Испании, в окрестностях Марбельи. N. был уверен, что Лафатер стал жертвой политических интриг, что Лафатера убрали силы, не заинтересованные в росте его влияния на мировые события. И, действительно, Лафатер переписывался с русской императрицей Марией Федоровной. Другой пример: директору Пажеского корпуса Клингеру впоследствии ставили в вину, что он воспитал декабристов, а ведь Клингер получил назначение на этот пост не без участия Лафатера, с которым когда-то даже написал роман в соавторстве[26].

К переводу

Данный перевод, по мысли переводчика, имеет прежде всего практическое значение: желательно, чтобы трактат воспринимался так же, как он воспринимался современниками Лафатера, а не современными немцами. Язык и тех и других — все тот же, однако, во многом — другой, и требует перевода. Немецкая языковая материя — быстро меняющаяся, она — текуча, в словах силен элемент “подразумеваемого”, не выраженного грамматически, зависящего от употребления. Например, слова “медный котел” и “золотые весы” построены по одной и той же схеме, однако в первом случае речь идет о материале, из которого вещь изготовлена, а во втором о материале, для работы с которым (взвешивании) она предназначена. Немецкие филологи зачастую не справляются даже с относительно недавними текстами, датируемыми исходом средневековья. Значение отдельных слов не поддается расшифровке. Что уж говорить о рядовом немце, если слова, похожие на современные — настоящие “ловушки”, ибо эта похожесть только кажущаяся и вводит в заблуждение.

В отличие от большинства авторов, пишущих по-немецки, язык Лафатера — краток и энергичен[27], и стилизация “под эпоху” лишила бы его этого достоинства (как это произошло с переводами Грасиана). Не стоит забывать, что Лафатер был проповедник “милостью Божией” и хорошо понимал, “как наше слово отзовется”, как донести его до читателя. Последнее обстоятельство стало для него роковым, он остался в своем времени, современные немцы понимают его с трудом, сквозь призму времени, он говорит не для них.

Остается надеяться, что, в противоположность вышесказанному, русский читатель сумеет и оценить Лафатера, и почувствовать симпатию к этому великому человеку, и проникнуться его идеями, и заразиться его пафосом совершенствования природы человека.

Лафатер Иоганн Каспар