Февральский дождь

Брат сидел с чуть опущенной головой. Мой вопрос его озадачил. Он поднял голову. И я не увидел в его глазах никакой мути. Это был взгляд думающего человека, каким и был Стасик. И сейчас он пытался осмыслить слова Ахматовой.

– Как думаешь, можно имитировать какую-то свою способность? – почти в лоб спросил я.

– Странный вопрос, – совсем озадачился Стасик. – Тут без еще одного пузыря не разобраться.

Я убрал со стола выпитую бутылку и достал из своей сумки другую. Но брат отказался.

– Ты пей, я – пас.

Эх, скорее бы Колобок повесился, чем Стасик впал в запой. Позже я узнаю, что ему пообещали роль жутко пьющего журналиста. Может, решил устроить себе репетицию? Если так, то репетиция была только отчасти. Все-таки после похорон Полины прошло не так много времени.

Глава 49

Я решил жениться на Ирине. Это была ее идея. Ей важно было знать, что она может положиться на меня, как на законного мужа. В ее положении это имело значение. Но прежде мне надо было развестись с Верой.

На оформление развода я надел тот же костюм, в котором был на свадьбе. В этом мне виделась забавная логика. Сегодня костюм оказался на два размера меньше. Но я все же втиснулся и стал дышать через раз. Вера пришла в джинсах «Montana» двадцатилетней давности. Не иначе, как с мылом надела. Это совпадение нас обоих развеселило.

Ожидая своей очереди, мы прогуливались по дворику Таганского загса. Коснулись анамнеза отношений. Вера блеснула эрудицией. Оказывается, невротик – это страдающий от неврозов. А заставляющий страдать – психотик. Я осторожно предположил, что в этом качестве мы частенько менялись местами. И свершилось чудо! Вера согласилась. Мне хотелось быть великодушным. Я сказал, что женщина права даже тогда, когда не права. Вера приняла это обобщение на свой счет. Выражение ее лица еще больше подобрело.

(У меня вертелась на языке маленькая теория. Я хотел сказать Вере, что мое отношение к ней едва ли можно считать полновесной изменой. Изменить можно только той женщине, которую любишь. Измена в таких делах только тогда настоящая измена, когда изменяешь еще и своему чувству. Когда любишь и все же даешь волю похоти. Но я вовремя придержал язык. Вера бы не поняла, наш развод обратился бы в последнюю ссору, и сам я точно никогда бы этого себе не простил).

Но рано или поздно разговор должен был утратить игривость. Я не мог не предъявить Вере серьезного упрека. Зачем ей нужно было возбуждать у обоих детей подозрение, что я их не хотел?

– Ты ж знаешь, я Стрелец, – напомнила Вера.

Потом я сказал, что Жене надо развестись с Олегом. От него не может быть здоровых детей.

– Да, поторопились мы с женитьбой, – согласилась Вера.

Сработал семейный сценарий. Когда-то я поспешил с первой женитьбой. Не мог ужиться с отцом. Хотелось своей спокойной жизни. Вот и Женя спасалась замужеством от нашей психопатии.

Поставив штампы в паспорта, мы не пошли в ресторан. Я не смог бы долго смотреть в глаза Вере. Не смог бы что-то изображать. Моя жизнь с этой женщиной была как бы не моя жизнь. И ее жизнь со мной была как бы не ее жизнь. Если бы ей не надо было что-то доказывать мне, она не поехала бы завоевывать Москву. Не расписывалась бы со мной дважды и дважды бы не разводилась. И дети у нее были бы совсем другими. То же самое я мог сказать и о себе. Короче, как-то совсем не умно и неправильно складывалась жизнь. Хотя кто знает, может быть, какой-то другой вариант был бы еще хуже.

Считается, что прожившие немало лет супруги становятся как бы родственниками. Не знаю, я ничего такого не чувствовал. Хотя был бы не против воспринимать Веру родственницей безо всяких как бы. Но – не получалось. Обиженная, она превращалась в обидчика. Необходимую самооборону превышала в разы. Вместо того, чтобы, подобно другим женам, стерпеть и возвыситься.

Но я прощался с ней с облегчением и с некоторой даже благодарностью. Если бы она не выставила меня из дома, я бы не встретил Ирину.

Итак, Ирина стала моей третьей женой. Самой необходимой. Благодаря ей я мог прожить остаток жизни не по инерции, а как бы со вторым дыханием.

Усталость от журналистики привела меня к мысли, что пора к Сироте. Но к нему, редактору издательства, нужно было прийти не с замыслами, а с готовым текстом. А я по-прежнему не верил в свою способность писать по-писательски, а не по-журналистски. Все тексты казались мне всего лишь набросками. Показывать их Сироте было неловко.

Говорят, человек должен быть тем, кем он может быть. Я не уверен, что смогу стать писателем. Я вообще очень сомневающийся в своих способностях человек. Но это меня не угнетает. Это все-таки лучше, чем самонадеянность.