Фельдмаршал

Он махнул рукой и ушёл из её палаты, чтобы не давать повода к новому скандалу.

* * *

Из Стокгольма де ла Гарди выехал одиннадцатого октября. Шёл 1576 год. Середина осени, стояла холодная, но солнечная погода. И у него было прекрасное настроение. Всё благоприятствовало его миссии. И он подумал, что эта поездка будет нехлопотной и доставит ему удовольствие.

Но уже в порту начались срывы. Там он сбился с ног, ища корабль, который бы доставил его попутным рейсом в Померанию. Наконец, на третий день ему повезло. Туда, за море, в Германию, отправлялась старая шхуна. Шкипер согласился захватить его и даже выделил ему приличную каюту. Его слуги погрузили на борт его дорожный багаж. Туда же последовал и багаж его помощника, Петра Фехте. Провожая его, в порт приехали Иоган Генрикзон и Тур Бьёлке, чтобы проследить, как он отбудет, о чём беспокоился король.

– Господин генерал, прошу на борт! – крикнул шкипер ему.

Пыхнув пару раз трубкой, он постучал ею о борт шхуны, выбил табачный пепел и снова крикнул не то ему, не то другим, тоже отплывающим:

– Отходим, господа!.. Отходим!

– Иду! – откликнулся Понтус и подтолкнул к шхуне своего помощника, Петра Фехте; того дал ему король на время выполнения миссии. – Задержи её на минуту! Я сейчас!..

Заскрипел ворот под сильными руками матросов, вытягивая якорь, и судно стало медленно отходить от пирса, разворачиваясь носом.

Понтус, выслушав ещё раз наставления короля, переданные ему Генрикзоном, запрыгнул на борт в последнее мгновение, махнул на прощание рукой Бьёлке… А тот, кивнув ему в ответ головой, пошёл к своей повозке, которая дожидалась его.

Лёгкий бриз подхватил их шхуну и погнал от берега в морскую даль, затянутую дымкой.

На пятый день плавания ветер стал затихать, а затем и вовсе наступил штиль. Паруса у шхуны опали, сморщились, и она остановилась.

Шкипер, поставив у штурвала боцмана, спустился с мостика. Заглянув в каюту к Понтусу, он проворчал:

– Встали… Чтоб ему брамстеньга[151] в… вышла!..

Затем он ушёл в свою каюту. Глотнув там из бутылки рома, он завалился спать.

Во второй половине дня с севера подул ветер, суля непогоду. Боцман, как только подул холодный «сиверок», сразу же разбудил шкипера. И тот опять встал на мостике за штурвал.

Вскоре шхуна запела на все голоса под мощными порывами ветра, погнавшего её, снося всё дальше и дальше на юг и от берегов Швеции.

– Господин генерал!.. Генерал! – ворвался матрос к Понтусу в каюту. – Шкипер зовёт на мостик!..

Понтус вскочил со своего лежака.

Рядом, на своём лежаке валялся Пётр Фехте. Его мутило от качки. Он побелел и обессилил. Огромными страдающими глазами он смотрел на него, не в силах ничего вымолвить.

Понтус, видя, что тот совсем дошёл, выскочил из каюты и бросился наверх.

Наверху же качалось всё: море, тёмное небо и палуба, скользкая, через которую перекатывались, пенясь, холодные волны.

Хватаясь за какие-то канаты, он вскарабкался на мостик, уцепился за поручни рядом со шкипером.

– Нас сносит к острову!.. Борнхольму! – прокричал тот ему, стараясь осилить вой ветра. – А там скалы!.. Разобьёт!..

Понтус, вцепившись пальцами в поручни, стал всматриваться вперёд, стараясь за сплошной завесой дождя угадать опасность, подстерегающую их где-то впереди.

Шхуна же трещала и стонала, ещё каким-то чудом оставаясь на плаву…

Вот сквозь пелену дождя в темноте робко мелькнул огонёк. Затем мелькнул ещё, как светлячок в ночи, словно подавал кому-то знаки.

– Вон – смотри, смотри! – крикнул Понтус шкиперу, хотя тот заметил тоже огонёк.

Все, кто был на палубе, закричали вразнобой… В глазах у людей, словно отразившись от этого огонька, вспыхнула надежда, что, может быть, их заметили…

Сноровистей и быстрее замелькали руки у матросов, выбиравших и подтягивающих паруса на мачтах… Сорвало один парус… Он захлестал по палубе огромной мокрой тряпкой… Крики, стоны раненых… Вот кто-то слетел за борт, за ним другой, и они скрылись в пучине…

Шхуну качнуло сильнее, ещё раз, она зачерпнула воду… И начала заваливаться набок…

Понтус оказался за бортом. Вынырнув, он ухватился за обломок мачты, подтянулся и уселся на него, мокрый до нитки, дрожа от холода… Пронизывающая сырость стала заползать во все уголки его тела… Руки, деревенея, мёртвой хваткой вцепились за канаты, свисающие с обломка мачты…

Его так и прибило к берегу, на обломке мачты, волной вынесло на песчаную косу.

Крики о помощи со стороны моря услышали в рыбацком посёлке. И рыбаки, засветив фонари, вышли на берег: искать терпящих бедствие, которым удалось добраться до берега…

Понтус очнулся в какой-то рыбацкой хижине.

– О, слава господи! – радостно воскликнула миловидная женщина, шагнув от пышущего жаром очага, около которого она возилась с чем-то.

Его напоили горячим глинтвейном, и он уснул. На следующий день он проснулся уже бодрее.

Рыбацкая хижина, сложенная из камней, скреплённых раствором из глины и песка, стояла прочно. Лишь изредка содрогалась от беснующегося за её стенами ветра… Очаг, тепло и крепкий глинтвейн, грубое толстое одеяло, и он сразу же провалился снова в глубокий сон…

Через три дня буря утихла.