Фазиль. Опыт художественной биографии

Полны ярких, небанальных деталей такие стихи, как «Пот» («Крепкий запах горячего пота / Всколыхнулся, как запах моря» — это в положительном смысле, пот-то трудовой), «Буйволы» («в подойники струится, / Как смола, густое молоко» — неожиданное сопоставление не по цвету, но по консистенции), «Медведь» (от лица охотника: «Я перебил ему крестец / И плечевой сустав. / И близко-близко, наконец, / Он лег в прохладу трав»).

Лучшее стихотворение сборника, на наш взгляд, вот это (приведем отрывок):

СТАРИК
Устало сбросив мотыгу с плеча,
Старик, кряхтя, присел у ключа.

Белый, как мельник, от пыли дорожной,
Черные ноги разул осторожно.

Склонился к воде, завернув воротник,
И, словно насос, закачался кадык.

Искоса, как на стенные часы,
На солнце взглянул, вытирая усы.

Мокрый платок прилепил к голове,
Вытянул ноги на мокрой траве,

И, как-то притихнув, сидел над водой —
Большеголовый, смуглый, седой.

Задумавшись крепко не знаю о чем,
Долго сидел старик над ключом.

Смотрел, как играет зайчик луча.
И вдруг рукой зачерпнул из ключа.

В ладони большой, как чаша весов,
Воду держал, молчалив и суров.

Потом ладонь наклонил слегка,
Следя, как струйка стекает покорно.

Как будто рукой зачерпнув из мешка,
На вес и на ощупь попробовал зёрна.

Здесь и неожиданные, пусть и спорные сравнения («…словно насос, закачался кадык», «Искоса, как на стенные часы, / На солнце взглянул…»). Они как будто превращают старика в машину, ставят в ряд с механизмами («В ладони большой, как чаша весов» тоже отсюда). И сама картинка хороша, хотя нельзя сказать, чтобы старики на берегах горных ручьев никогда до этого нам в поэзии и прозе не встречались. Но вот этот нюанс — сам старик белый от придорожной пыли, а ноги, шедшие по земле, черны — очень впечатляет. Может быть, это старый Хасан или Хабуг из будущей прозы заглянул сюда? Вообще, перекличек и с «Сандро», и с Чиком в стихах первой книги можно найти немало — в том числе и на уровне сюжета. Например, в стихотворении «Воспоминание о войне» брезжит сюжет рассказа «Лошадь дяди Кязыма». То есть для Искандера — и это важно помнить, понимать, подходя к их оценке, — стихи были своего рода лабораторией, а возможно, и своеобразным ЧЕРНОВИКОМ его прозы.

Складывается ощущение, что главные, глобальные мотивы творчества Искандера — здесь присутствуют: любовь к Абхазии, ее людям, бескомпромиссная уверенность в торжестве нравственного, высшего начала. Вообще — сдержанный, но крепкий оптимизм: добро рано или поздно восторжествует (другое дело, что в позднем творчестве это торжество отодвигается на неопределенную дистанцию). Нет разве что фирменного искандеровского юмора. Но это всегда будет отличать его прозу от стихов (хотя блестящие иронические зарисовки появятся и в них). Да, всё присутствует в скрытом, неразвернутом виде. У молодого писателя как будто не хватает слов, чтобы выразить свое. И верно — не будем забывать, что ему нет даже тридцати. Это лирики загораются рано — рано, как правило, и гаснут. Стихия Искандера — эпос, это верно и для прозы, и для поэзии.

В общем, первая книга — нет, не провальная, но одна из множества, издаваемых в то время региональными издательствами. Тем удивительнее (а что мы говорили о везении Искандера!), что на нее последовало сразу несколько рецензий в центральных изданиях. Тут и друг Бенедикт Сарнов — не где-нибудь, но в «Новом мире»! А еще о книге Искандера писали в «Литературной газете» и «Советской Абхазии»[27]. Отзывы были сдержанно-хвалебные.

Вскоре выйдет и вторая абхазская книга стихов Искандера, за ней московская, да не одна. Его стихи будут меняться в сторону точности, четкости, афористичности. Но, конечно, им так и предстоит остаться прежде всего «стихами прозаика» (хотя всегда были и есть поклонники Искандера, считавшие — и считающие! — его прежде всего поэтом).

Диалог авторов

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Я вдруг задумался о том, что многие крупные писатели начинали свой творческий путь подобно Фазилю — со стихов.

МИХАИЛ ГУНДАРИН: Тургенев, Бунин, Набоков, Шаламов… Впрочем, эти иногда писали стихи и впоследствии. А Бунин, как всем известно, даже обижался, когда его прозу ставили выше стихов.