Фарт

По всей местности слышалась стрельба. Не жалея патронов, немцы прочесывали кусты вокруг холма, на котором стояла мельница. Иногда Хахалину казалось, что он различает собачий лай. Это было уже опасно. Все же Моликов и Афонин ухитрились подползти к двум машинам и поджечь их.

Разведчики благополучно переправились на свою сторону. Моликов, Гребенщиков и Назыров должны были вести старика в штаб полка, Хахалин с Афониным сворачивали к наблюдательному пункту.

— Ну, папаша, прощай, — сказал Хахалин старику. — Может, когда-нибудь встретимся.

— Прощай, сынок, да хранит тебя господь.

И старик заплакал.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал Моликов, — есть у меня одна идея. Ей-богу. И времени как раз хватит.

Хахалин посмотрел на него вопросительно.

— Вот знамя Урчеевского сельсовета. Ей-богу, не дело уносить его со своей земли. Оно бы еще послужило.

— Как так?

— Я о танке. Он давно мозолит нам глаза. Танк наш, а стоит без дела. Они нас мельницей хотели агитнуть, а мы против них танк двинем. Давайте мы сельсоветское знамя поднимем на танке. Папаша, ты как? Не возражаешь? Пусть немец позлится. Папаша, уступишь нам свое знамя, а?

Хахалин молча разглядывал Моликова. Он еще ничего не решил, он еще не согласился сделать так, как придумал этот разведчик, но уже в душе у него загорелось ребяческое желание поднять над разбитым танком советский флаг. Он представил себе, как это будет выглядеть. Наша земля и наш танк. Пусть над ним взовьется красное знамя. Пусть на несколько метров отодвинется край земли.

Все же он произнес для солидности:

— Ох, и бедовый ты парень, Моликов.

— Да ну, товарищ старший лейтенант, — сказал Моликов.

— Нагорит нам от начальства, — сказал Хахалин, и Моликов понял, что командир согласен.

Выхватив сверток из рук старика, он вытащил красное знамя.

Гребенщиков и Назыров повели старика в штаб, а Хахалин с остальными разведчиками повернул в сторону своего наблюдательного пункта.

Командир стрелковой роты, которого Хахалин познакомил с идеей Моликова, отнесся к ней одобрительно. Ему также осточертела весенняя тишина.

По глинистому сырому ходу сообщения командиры и разведчики прошли в передовые окопы. Не говоря ни слова, не прощаясь, не спрашивая Афонина, пойдет ли он за ним, Моликов отстранил рукой тщедушного пехотинца в шинели с поднятым воротником, перемахнул через бруствер и пополз вперед, не оглядываясь.

Светало. В серовато-синем полумраке, холодном и пустом, вскоре растаяла его фигура. Афонин подтянул пояс, снял винтовку с ремня, крякнул, сказал:

— Прощевайте! — и полез за Моликовым.

— Эх-х, и ужасть! — восторженным голосом вскрикнул тщедушный пехотинец. Он приподнял винтовку и грудью налег на край окопа, силясь разглядеть в предрассветном сумраке распластанные на земле тела разведчиков.

Немцы поздно заметили, что на ничейной земле появились живые люди. Они заметили их и открыли огонь, когда Моликов и Афонин были настолько близко от подбитого танка, что одним рывком смогли достичь пространства, прикрытого от врага бронированными стенами.

Постреляв немного, немцы замолчали. В абсолютной тишине обе стороны следили за мертвым танком.

Становилось все светлее. Уже можно было различить довольно ясно глинистый вал, прикрывающий передний край врага. В роще позади наших окопов проснулись птицы. Тоненький птичий голосок закричал: «Вижу! Вижу!»

В слабом свете наступившего утра над мертвым советским танком показался красный комок. Он взлетел вверх на коротком древке. В следующее мгновение утренний ветер расправил его складки, и над грузно осевшей стальной машиной затрепетало красное полотнище.

Немцы открыли огонь не сразу, они точно сперва разглядывали то новое, что возникло перед ними. Затем, словно рассмотрев как следует красное знамя, они открыли ураганный огонь из всех видов стрелкового оружия. Застегали по воздуху винтовочные выстрелы, застрочили ручные пулеметы, отрывисто заплевали автоматы. Красное знамя развевалось на ветру. В дело вступили ротные минометы. С визгом обрушились на ничейную землю немецкие мины. По краям красного знамени показались кровавые лоскуты. Осколками повредило ткань. Поднятые пулями легкие облачка влажной земли запестрели на поле вокруг танка.

В немецком стане послышался орудийный выстрел. За ним последовал другой. И вокруг танка поднялись серые фонтаны разрывов. То здесь, то там на земле, едва прикрытой зеленым ковром весны, возникали черные ноздреватые воронки. Один из снарядов угодил по тому месту, где лежал труп немецкого солдата с маленьким остроносым лицом и тонкими черными усиками, и солдат взлетел на воздух. Пехотинцы в советском окопе ясно видели, как отделилась от трупа и пронеслась в вихре фонтана нога в коричневом сапоге с широким голенищем. Мертвый был убит еще раз, на этот раз своими. А красное знамя на танке развевалось по-прежнему.

Через некоторое время огонь поутих. Советские люди увидели под танком человека. Это был Афонин. Он поглядел в сторону своих и вдруг метнулся сломя голову через открытое поле. За ним побежал Моликов.