Фарт

Старик развернул второе полотнище. Оно было сделано из шелка. Это было переходящее красное знамя района.

— Третий год держали подряд, — сказал старик.

Он развернул следующее. Судя по надписи, оно принадлежало комсомольской организации. Затем в узле оказались знамена сельского совета и церковная хоругвь.

— Знамена всех подразделений, — сказал Моликов.

— А что, немцу оставлять? — спросил старик. — Как бы не так. Все одно, думал, или вы придете, или я к вам переберусь, а помру ненароком, все одно немцу не достанется. В селе одни старики да хворые. Всех здоровых еще зимой угнали, и малых ребят, и женский элемент. Ох, лихое время, господи прости…

— А ты что, хворый? — подозрительно спросил Афонин.

— Я старик. Поставили на мельницу. Один я остался. К вам через линию не перейдешь. Как ее переходить? Нужно умение. Партизане к нам еще не приходили. Жил да мучился.

— Видишь как! А ты — шлепнуть… Дельный старик. Все знамена упас. Гад-предатель до такой бы тонкости не дошел, — сказал Моликов.

— Ну, это братец мой, как знать, — сказал Хахалин с усмешкой и спросил старика: — А ты сам откуда?

— Я сам урчеевский, — сказал старик.

— Вот как! А Лену Соколкову, случайно, не знаешь?

— Как не знать? Чай, она мне внучка.

— Ну? — вскричал Хахалин, — А чем докажешь?

— А чем доказать? Внучка — и все. Вы ее, чать, знали?

— Твоя фамилия как?

— И моя — Соколков, Игнатий Степанович. Паспорта-то у нас отобраны, а справка есть.

Он полез за пазуху, вытащил небольшой сверток в белой тряпочке. Доставая справку, он сказал:

— Стой, подожди. Никак, имеется еще фотография. Так и есть. Тут она с подружками заснята, — проговорил он и протянул Хахалину карточку. — Тут она молодая. Только из техникума приехала. В темноте-то не разглядишь.

Хахалин схватил фотографию, сел на землю, сунул карточку себе под плащ. Моликов присел на корточки возле него и прикрыл грудь командира своей пилоткой. Хахалин на секунду зажег фонарик.

— Она, — только и сказал он.

5. ВСТРЕЧА

Поздней осенью полк Люся с боями отходил под жестоким и упрямым натиском противника. Сутками иногда продолжалось сражение. Неделями командиры не снимали сапог. Бывали дни, когда пушки Люся выпускали до пятисот снарядов. Стволы их приходилось поливать водой.

В конце октября ночью в селе Урчеево, подожженном немецкой авиацией, Хахалин встретился с Леной Соколковой. Он не видел ее больше трех лет. Он знал ее в родном городе тоненькой девочкой, в кофточке с короткими рукавами и волосами пушистыми, как папиросный дым. Она любила повторять вопросительно: «Да?» — с той наивной интонацией, которая пленяет мужчин и вызывает отвращение у женщин. Она кончала тогда педагогический техникум. Еще она любила мороженое в вафлях.

Они вместе ходили на водную станцию. Темно-синий шерстяной костюм, как резиновый, облегал ее тело. Они и познакомились на водной станции незадолго перед тем. Дурачась, Лена Соколкова ухватилась за борт байдарки, в которой сидел Хахалин, и перевернула ее. В тот год Хахалин еще плохо плавал. Он бросил свою байдарку, бросил двухлопастное весло и, отфыркиваясь, поплыл к бонам, огораживающим плавательный бассейн. Лена выловила весло, прибуксировала байдарку к плотам и пошла к нему просить прощения. Потом она учила его плавать.

Были каникулы, и лето было жаркое, и они спасались от дневной жары в пустынном и тенистом городском парке. Сперва Хахалину было очень легко с ней говорить, и он болтал без умолку. Потом он вдруг точно онемел. Он сидел рядом с Леной, и смотрел на нее, и молчал, и на ее вопросы отвечал односложными междометиями, и не спускал глаз с ее рук, с ее плеч, с ее загорелого личика. Теперь Лена болтала без конца. Она рассказывала, как в прошлом году первый раз ездила в Крым, в Ялту, и как ее укачало, когда они проехали Алушту, и о том, что в Ялте, в их доме отдыха, в полдень, было слышно, как бьют склянки в порту. А потом и она онемела. И они сидели на сломанной садовой скамейке в дальнем углу парка или бродили по самым глухим дорожкам, заросшим нескошенной травой, по тем дорожкам, которые проходили у высокого забора, отгораживающего парк от городской свалки; в дни больших гуляний через этот забор мальчишки проникали в парк без билета. Оркестранты в футбольных майках репетировали в музыкальной раковине, в киосках с прохладительными напитками скучали продавцы, а они молча ходили по заброшенным дорожкам парка и вовсе не испытывали желания говорить…