Фарт

— А если другой нет? — спросил Моликов.

Вскоре они достигли цели. Лес кончился. Впереди, за мелким кустарником, на опушке открылся широкий пологий холм. На нем возвышалась ветряная мельница. Отсюда в ночной темноте она выглядела непривычно громадной, грозной, неприступной, как сторожевая башня. За месяцы войны у людей развилось стремление прижиматься к земле, вдавливаться, вгрызаться в землю, и казалось, что все живое — для того чтобы продолжать существовать — должно поступать точно так же. Земля на войне стала не только могилой, но и домом. Люди отучились видеть большие и притом неповрежденные сооружения. А эта мельница выглядела так, точно ее выстроили лишь вчера. Только сейчас крылья ее были неподвижны.

— Видишь, ветра нет, она и стоит, — тихо сказал разведчик Гребенщиков. — Брошенная мельница.

Моликов покачал головой.

Хахалин послал его вперед — разведать подходы к мельнице. Моликов шагнул на открытое пространство холма и тотчас исчез, точно сквозь землю провалился.

В молчаливом и напряженном ожидании пробыли разведчики недолго. Моликов возник перед ними так же неожиданно, как исчез. Присев на корточки, он сказал:

— Подход удобный, товарищ старший лейтенант. Прямо у рощи начинается лощинка. Вокруг мельницы ни души.

— Охрана ушла внутрь? — спросил Хахалин.

— Похоже, ее совсем нет.

— Ну что ж, пошли! — скомандовал Хахалин.

Моликов сейчас же обогнал его и занял место во главе отряда.

Скрытно подошли они к ветряку. Легко сковырнул Моликов своим штыком замок на дверях мельницы. Гребенщикову и Назырову Хахалин приказал оставаться у входа, а сам приоткрыл дверь. С негромким скрипом растворилась тяжелая створка, и разведчики вошли внутрь. В лицо им пахнуло теплом и прелью. Хахалин почувствовал на щеках прикосновение липких ниток паутины. «Давненько сюда никто не заходил», — подумал он и сказал:

— Смелей, ребята. Тут никого нет.

— Даю свет, — сказал Моликов, и в его руке вспыхнул карманный фонарик.

Слабый луч пересек темное пространство. Балки и мельничные механизмы, обычно белые от мучной пыли, темнели теперь махровыми клочьями паутины. Нигде не видно было ни одного мучного пятна.

И вдруг из дальнего угла прозвучал тихий голос:

— Кто тут?

Хахалин вздрогнул и стиснул пистолет.

— Тихо, — сказал он товарищам.

Он прошел вперед.

— Кто тут? — снова прозвучал голос из дальнего угла.

Хахалин и Моликов зажгли карманные фонарики. Их слабые лучи выцедили из темноты худую съежившуюся фигуру в дальнем углу. Хахалин подошел вплотную. Маленький худой старик с всклоченными седыми волосами лежал на груде тряпья.

— Ты что тут делаешь, отец? — спросил Хахалин.

— Господин офицер, я точно по указанию… Господин офицер… — забормотал старик, поднимаясь на ноги.

— Я тебе не офицер, сволочь, — сказал Хахалин. — Говори: что здесь делаешь?

— Наши! — дрожащим голосом вскричал старик.

Он рухнул на колени и, схватив руку Хахалина, начал целовать ее.

— Ты что, очумел? — вырывая руку, вскричал Хахалин. — Предал, а теперь лизать полез? Вставай, пойдешь с нами.

И Хахалин ткнул старика пистолетом.

— Сейчас, голубчик, сейчас, родной, — сказал старик. В свете карманного фонарика блестели слезы на его глазах.

— Двигайся! — сказал Хахалин.

Старик нагнулся, сунул голову куда-то в темноту, скрипнула доска. Хахалин только успел схватить его за полу рубашки, как старик вынырнул обратно. В его руках был какой-то сверток.

— Что еще такое? — спросил Хахалин.

— Знамена, сыночек, — ответил старик. — Сохранил господь.

Он вытер рукавом слезы.

— Работаешь на немца, а наши знамена на всякий случай бережешь?

— Какая работа! Все жернова, ироды, истерли вхолостую. Хоть бы горсть зерна я измолол. «Чтоб мельница работала», — сказал староста. «А зерно где взять?» — «Пущай, говорит, работает вхолостую».

Старик вышел на волю, потягивая носом и отирая рукавом лицо.

— Дней пять просидел. Как в тюрьме…

— Не пойму я что-то, — сказал Хахалин. — Зачем вхолостую?

— А он говорит, чтоб Красная Армия смотрела да думала: «Мы в окопах гнием, а немец уже трудится». Сам староста говорил. Фамилия ему Протопопов. Пять дней здесь сидел. Харч, как собаке принесет и в дверь бросит. А на мельнице — ни зерна. И мышь не наскребет. Все в Берлин увезли. Вхолостую крутят, для зависти. Придет солдат, автоматом брякнет, велит пущать. Я пущаю. Все одно на этой мельнице больше не молоть.

— Шлепнуть его на месте, как предателя, и весь концерт, — мрачно сказал Афонин.

— Больно тороплив, парень, — сказал Моликов. — Шлепнуть — не фокус. Разрешите обратиться к старику, товарищ старший лейтенант. — И он спросил: — Значит, агитмельница, так, что ли, папаша? Ай да молодцы!

— Разверни узел, — приказал Хахалин.

Старик присел у порожка и развязал платок. Двумя пальцами Хахалин потянул к себе какую-то материю. Развернулось полотнище. Кумачовое знамя в темноте выглядело черным. Посредине его разведчики разглядели пионерский значок и надпись: «Будь готов! Пионерский отряд Урчеевского сельсовета».

— Здорово! — сказал Моликов.

Хахалин в темноте взглянул на него.

— А дальше что? — спросил он старика.