Фараон

Он умер, ибо почувствовал, что тело его становилось слабым и нежизнеспособным. Умер, ибо затосковал по вечной родине и пожелал передать земную власть в более молодые руки. Наконец, потому, что он так хотел, такова была его воля. Божественный дух его отлетел, как ястреб, который, покружив над землей, исчезает в лазурном просторе.

Как жизнь его была лишь временным пребыванием бессмертного существа в этом бренном мире, так его смерть явилась лишь одним из моментов его божественного бытия.

В последний день своей земной жизни фараон проснулся с восходом солнца, поддерживаемый двумя пророками, окруженный хором жрецов, направился к часовне Осириса. Там, как всегда, воскресил божество, омыл его и одел, совершил жертвоприношение и воздел руки для молитвы.

В это время жрецы пели:

Хор первый: «Хвала тебе, возносящийся над горизонтом и оберегающий небо…»

Хор второй: «Чудесный путь твой – залог благополучия тех, на чей лик падут твои лучи…»

Хор первый: «Мог ли бы я, о солнце, шествовать, как ты, не останавливаясь!..»

Хор второй: «Великий спутник бесконечного пространства, над которым нет господина и для которого сотни миллионов лет – одно мгновенье…»

Хор первый: «Ты заходишь, но продолжаешь существовать. Ты множишь часы, дни и ночи, сам же ты вечен и творишь для себя законы…»

Хор второй: «Ты озаряешь землю, своими руками отдавая в жертву самого себя, когда в облике Ра восходишь на горизонте…»

Хор первый: «О светоч, восходящий на горизонте, великий своей лучезарностью, – ты сам творишь свои формы…»

Хор второй: «И никем не рожденный, сам рождаешь себя на горизонте…»

После этого раздался голос фараона:

– О лучезарный на небе! Дозволь мне войти в вечность, соединиться с великими и совершенными тенями высшего мира и вместе с тем созерцать твой свет утром и вечером, когда ты соединишься со своей матерью Нут.[88] И когда ты обратишь свой лик на запад, пусть мои руки вознесутся для молитвы во славу засыпающей за горами жизни…[89]

Так, воздев к небу руки, говорил фараон, окруженный облаком фимиама. И вдруг умолк и откинулся назад; стоявшие за ним жрецы подхватили его.

Он был уже мертв.

Весть о смерти фараона молнией облетела дворец. Слуги бросили свою работу, надсмотрщики перестали наблюдать за рабами. Вызвали гвардию, поставили караулы у всех входов. На главном дворе стала собираться толпа поваров, кладовщиков, конюхов, женщин фараона и детей. Одни спрашивали: правда ли это? Другие удивлялись, что солнце еще светит на небе. И все громко взывали:

– О господин!.. О наш отец!.. О любимый!.. Может ли быть, что ты уже уходишь от нас!.. О да, он идет в Абидос…[90] На Запад!.. В землю правоверных. Место, которое ты возлюбил, стонет и плачет по тебе!..[91]

Ужасные вопли раздавались по всем дворам, по всему парку. Они докатились до восточных гор, на крыльях ветра перелетели через Нил и посеяли тревогу в Мемфисе.

Между тем жрецы с молитвами усадили тело умершего в богатые крытые носилки. Восемь человек взялись за шесты, четверо держали опахала из страусовых перьев, у остальных были в руках кадильницы.

Тогда прибежала царица Никотриса и, увидев тело уже на носилках, бросилась к ногам умершего.

– О муж мой!.. О брат мой!.. О возлюбленный мой!.. – кричала она, заливаясь слезами. – О возлюбленный, останься с нами, останься в своем доме! Не покидай того места на земле, где ты пребываешь!..

– С миром, с миром, на Запад!.. – пели жрецы. – О великий владыка! Иди с миром на Запад!..

– Увы! – продолжала рыдать царица. – Ты спешишь к переправе, чтобы переплыть на другой берег! О жрецы, о пророки, не спешите, оставьте его!.. Ведь вы вернетесь домой, а он уйдет в страну вечности…

– С миром, с миром, на Запад! – пел хор жрецов. – Если будет угодно богу, мы снова увидим тебя, повелитель, когда наступит день вечности! Ибо идешь ты в страну, объединяющую всех людей…[92]

По знаку, данному достойным Херихором, прислужницы оторвали госпожу от ног фараона и насильно увели в ее покои.

Носилки, несомые жрецами, тронулись, и в них повелитель, одетый, как при жизни. Справа и слева, перед ним и за ним шли генералы, казначеи, судьи и верховные писцы, оруженосец c секирой и луком и, наконец, жрецы всех рангов.

Во дворе прислуга, вопя и рыдая, пала ниц, а солдаты взяли на караул; зазвучали трубы, словно приветствуя живого царя.

И действительно, царь, как живой, сидел в носилках, несомых к переправе. Когда же достигли берега Нила, жрецы поставили носилки на золоченую барку под пурпурным балдахином, как и при жизни фараона.

Здесь носилки засыпали цветами. Против них поставили статую Анубиса,[93] и царское судно направилось к противоположному берегу Нила, провожаемое плачем прислуги и придворных женщин.

В двух часах пути от дворца, за Нилом, за каналом, за плодородными полями и рощами пальм, между Мемфисом и «плоскогорьем мумий», расположился своеобразный город. Все его строения были посвящены мертвым и заселены лишь колхитами[94] и парасхитами, бальзамировавшими трупы.