Фараон

Пентуэр преградил царевичу дорогу.

– Вашему высочеству нельзя преследовать беглецов.

– Как? – вспылил наследник. – За все время сражения я ни разу не поднял меча, а теперь должен выпустить из рук ливийского предводителя?… Что скажут солдаты, которых я посылал под копья и секиры?

– Армия не может оставаться без главы.

– Но здесь Патрокл, и Тутмос, и, наконец, Ментесуфис. Какой же я полководец, если мне запрещено преследовать врага! Ведь они всего в нескольких сотнях шагов, и лошади у них измучены.

– Через какой-нибудь час мы будем здесь вместе с ними. Тут рукой подать, – говорили азиатские всадники.

– Патрокл! Тутмос! Оставляю на вас армию. Вы отдохните, а я сейчас же вернусь! – крикнул наследник и, пришпорив лошадь, пустился рысью, увязая в песке.

За ним последовали двадцать конников и Пентуэр.

– А ты зачем с нами, пророк? – спросил его царевич. – Ступай лучше спать. Ты оказал нам сегодня ценные услуги.

– Быть может, я еще пригожусь тебе, – ответил Пентуэр.

– Но сейчас оставайся… Я приказываю…

– Верховная коллегия поручила мне ни на шаг не отставать от тебя.

Наследника передернуло.

– А если мы попадем в засаду? – спросил он.

– Что ж, я и там буду с тобой, государь, – ответил жрец.

Глава XIX

В его тоне было столько доброжелательности, что удивленный царевич не стал с ним спорить.

Они выехали в пустыню: шагах в двухстах позади была армия, а впереди, в нескольких сотнях шагов, – убегающий враг, но как ни хлестали лошадей, – и те, что бежали, и те, кто их догонял, – подвигались с большим трудом. Сверху на них лился нестерпимый солнечный зной; в рот, в нос, а главное, в глаза забивалась едкая пыль, а под ногами лошадей при каждом шаге осыпался раскаленный песок. В воздухе царила мертвенная тишина.

– Ведь все время так не будет, – сказал наследник.

– Будет еще хуже, – ответил Пентуэр. – Видишь, царевич, – указал он на бегущих, – у тех лошади увязают по колени.

Царевич рассмеялся. Как раз в это время они вступили на более твердую почву и шагов сто проехали рысью, но тотчас же дорогу преградило песчаное море, и пришлось снова продвигаться, плетясь, шаг за шагом.

Люди обливались потом, лошади стали покрываться пеной.

– Жарко! – прошептал царевич.

– Слушай, государь! – обратился к нему Пентуэр. – Неподходящий сегодня день для погони в пустыне. С самого утра священные насекомые проявляли большое беспокойство, а потом впали в оцепенение. И мой жреческий нож не входил в глиняные ножны, что означает необычайный зной. А оба эти явления – жара и оцепенение насекомых – предвещают, очевидно, ураган. Вернемся. Мы не только потеряли из глаз лагерь, но даже шум его не долетает до нас.

Рамсес посмотрел на жреца почти с презрением.

– И ты думаешь, пророк, что я, пообещав поймать Муссавасу, – сказал он, – могу вернуться ни с чем из страха перед зноем и ураганом?

Они продолжали подвигаться вперед. В одном месте почва стала опять твердой, благодаря чему они приблизились к убегающим на расстояние полета камня, пущенного из пращи.

– Эй, вы там! – крикнул наследник. – Сдавайтесь!

Ливийцы даже не оглянулись. С трудом брели они по песку. Можно было думать, что им уже не уйти. Но вскоре отряд наследника опять попал в глубокий песок, а те ускорили шаг и исчезли за буграми.

Азиаты выкрикивали проклятия. Царевич стиснул зубы.

Но вот лошади стали увязать еще глубже и останавливаться. Всадникам пришлось спешиться. Вдруг один из азиатов побагровел и упал на песок. Рамсес велел покрыть его плащом и сказал:

– Подберем на обратном пути.

С большим трудом добрались они до вершины песчаной возвышенности и увидели ливийцев; дорога и для них была очень тяжела, две лошади у них стали.

Египетский лагерь совсем скрылся из виду, и если бы Пентуэр и азиаты не умели ориентироваться по солнцу, им не удалось бы уже попасть обратно.

Из отряда наследника упал еще один конник, изрыгая кровавую пену. Оставили и его вместе с лошадью. Впереди среди песков показались скалы, и ливийцы скрылись.

– Государь, – сказал Пентуэр, – там, возможно, засада.

– Пусть ждет меня там сама смерть! – ответил наследник изменившимся голосом.

Жрец посмотрел на него с удивлением. Он не ожидал от него подобного упорства.

До скал, казалось, недалеко, но дорога была невероятно тяжела. Приходилось не только идти самим, но еще и вытаскивать из песка лошадей. Все плелись, увязая повыше щиколоток, а то и по колено.

А на небе по-прежнему пылало солнце, грозное солнце пустыни, каждый луч которого не только обжигал и слепил, но и жалил. Самые выносливые азиаты падали от усталости; у одного распухли язык и губы, у другого шумело в голове и черные пятна кружились перед глазами, третьим овладевал сон: все чувствовали ломоту в суставах и утратили ощущение зноя. И если б спросили кого-нибудь – жарко ли, спрошенный не мог бы ответить.

Почва под ногами стала опять тверже, и отряд Рамсеса добрался до скал. Царевич, более других сохранявший присутствие духа, услыша конский храп, свернул в сторону и увидал в тени, отбрасываемой скалой, кучку людей, лежавших кто где упал. Это были ливийцы.