— Да нет, страх перед публичным выступлением — это не шутки. Мне это знакомо с детства. Но тут есть и другая сторона: страх падения, прыжок в пропасть — это нередко предчувствие творческого взлета. Когда преодолеешь этот страх, играется легко и свободно. А у вас это, наверно, претворяется… ну, я не знаю… в теоретические открытия, в вашу непостижимую математику.
— Думаете? — отозвался Эйнштейн. — А что? Может, так и есть.
— Да наверняка.
— А мне, знаете ли, вот что припомнилось. Дабы изгнать эту тревогу, я должен встретиться со скрипачом Менухиным и попросить его сыграть малый отрывок из этого великого концерта. Ну, скажем, самое начало. Ведь начало там сказочное. А я представлю, что это играю я. И все. Как рукой снимет. Каково?
— Забавный поворот. Для меня даже лестный.
— Разумеется, просить всемирную знаменитость сыграть для тебя лично — это несусветная наглость. Вы устали, вы на отдыхе. Вам осточертела эта скрипка. Понимаю. Но мне хватит одной минуты. Только обозначьте мелодию. И я буду счастлив. А?
— Дорогой профессор! — Менухин от волнения встал. — Я сыграю для вас весь концерт. Я почту это за честь.
— Нет, нет. Этого не надо. На такую жертву я не рассчитывал.
— Только… Сольная партия, это одно… А вот если с подобием оркестрика… Ха! Это было бы… Послушайте, дорогой профессор Эйнштейн, вы не слишком торопитесь?
— Я? Нисколько не тороплюсь. Я вольная птица. Терпеть не могу торопиться и опаздывать. Я в вашем распоряжении.
— Погодите, у меня идея… Мне надо позвонить.
— Кому это?
— Моему дирижеру. По счастью, он живет неподалеку. Мы все равно собирались репетировать. Вот вам и случай.
— Думаете?
— Не думаю, а знаю. Погодите пару минут.
Музыкант вошел в холл, поднял трубку стоящего на тумбочке телефона. Вернулся он минут через пять с довольным и даже просветленным лицом.
— Мой дорогой гость! Все устроилось. Часа через полтора мы организуем небольшой домашний концерт.
— Да вы что! — на этот раз взволновался Эйнштейн.
— А пока я вас покормлю с дороги. И мы мирно побеседуем. Милости прошу на кухню. Моя сестрица там уже все приготовила.
— Знаете, профессор, — весело говорил скрипач, отхлебывая глоток вина, — вот вы скрутили шею гравитации. Чего-то там согнули в баранку. Весь мир туда загнали, в бублик этот. — Он завертел руками, скрутил пальцы. — В эту непостижимую пустоту. Я знаю, мне ваш Уилер рассказывал.
— Джон?
— Удивительно милый человек.
— Откуда вы его знаете?
— Как всегда, случай. Разговорились на каком-то приеме. Я узнал, что он физик, и чего-то там спросил. Он объяснил мне очень просто. И при этом со страстью. Меня это приятно поразило.
— Джон, он такой. На редкость талантливый малый. Это один из моих единомышленников.
— У вас великие мысли. Понять их я не в силах. И даже не пытаюсь. Но зато я чувствую. Этим меня Господь не обделил. И вот мне чудится нечто странное. Будто вся Вселенная — это просто большой музыкальный инструмент. Огромная такая скрипка. — Он широко повел рукой, словно в ней был смычок. — Или, быть может, орган. Да, скорее орган. — Он изобразил движение рук на клавиатуре, а ног на педалях. — Величественно.
— Нет, скрипка, — спокойно сказал Эйнштейн.
— Да? — удивился Менухин. — Откуда вы знаете? Почему все же скрипка?
— Ну, скрипка, альт, виолончель, контрабас, арфа… Быть может, сложный гибрид этих замечательных вещей…
— Красиво. Но почему так?
— Видите ли, мой милый, — отвечал Эйнштейн с грустной улыбкой. — Тут дело в струнах. Это, конечно, образ, но Вселенная, как ее ни верти-крути, скорее всего — пучок неких струн. Я уже думал над этим. Откуда берутся частицы? Когда вы дернете струну, родится микрочастица. Родится просто как колебание струны. Это самая естественная логика, легко объединяющая волну и частицу. Вот так и устроен мир. Вечная симфония. Представляете?
— Это я как раз представляю. Мне этот образ даже близок.
— Вот-вот. Когда все струны прямые, тогда и мир прямой. Это значит, что он пуст. А вот когда струны дрожат, тогда все и появляется. В каком-то смысле мир — это сложная система колебаний.
— Интересный образ. Простой и понятный.
— Но мне никак не удается схватить это цифирью. А мой датский друг Бор все время ругается.
— А может, не цифирью надо схватывать?
— А чем же еще?
— Любовью.
— Ах, вот как! — Эйнштейн смешно вытаращил глаза. — Ну, здесь вы правы, мой юный друг. Окончательно правы. Тут не отвертишься. Впрочем, цифры и искры любви на глубине схожи. Это почти одно и то же. И Марго была того же мнения.
— Марго?
— Была у меня такая русская подруга. Маргарита. Она уже уехала.
— Для подруги имя что надо. На ум приходит Фауст.
— Да, вероятно. А вот у вас, кстати, редкое имя, мой мальчик.