Фантомный бес

— О, это целая история. Мои родители эмигранты из России. Жили скудно, ютились бог знает где. Когда мать носила меня под сердцем, отец решил сделать ей подарок. Он подзаработал денег и решил снять квартиру в приличном квартале Нью-Йорка. Нашли дом в красивом месте. Осмотрели квартиру. Сторговались с хозяином. А тот в конце беседы наклонился заговорщицки и говорит: «Я вас поздравляю, очень удачное место. Вокруг на милю ни одного еврея». Мать вздрогнула, подняла гордо голову и сказала: «Пошли отсюда». И по дороге говорит отцу: «Если родится мальчик, назовем его Иегуди, чтобы никто с самого начала не сомневался, какой он национальности».

— Любопытная история, — сказал Эйнштейн. — С моим именем, как видите, вышло по-иному. И я долгое время считал себя немцем. Или почти немцем. Но жизнь все расставила по местам. Никуда не денешься.

— То есть немцы дали вам понять?

— Еще как дали. Впрочем, там не обошлось без юмора. В Прусской академии наук в свое время негласно решили: если Общая теория относительности окажется верной и подтвердится в эксперименте, тогда Эйнштейн — серьезный немецкий ученый. А если окажется ошибкой и вздором, тогда Эйнштейн — безродный еврей.

— Смешно. Странные люди эти немцы. Как совместить Гете и Гитлера?

— Вот ведь, совместили. Немцы невероятная смесь непонятно чего. Они талантливы, упорны, на редкость умны и одновременно чудовищно тупы. Порой до омерзения. И это легко может совмещаться в одной голове.

— Занятно.

— Уж куда.

— Вы сказали, ваша подруга из России?

— Да. Далекая, привлекательная, немного пугающая страна. Но прежде всего загадочная.

— Чем же?

— Вот говорят, отсталая страна грубых мужиков. Допустим. Но женщины, судя по всему, там необычные. Я как-то разговорился с Матиссом. Знаете этого славного художника? Я выразил удивление, что у него жена русская. А он смеется. Оказывается, у всех приличных художников жены — русские. У поэтов, писателей… И все до единой — настоящие музы.

— Удивительно.

— Кстати, мой юный друг, вы женаты?

— Нет, мой дорогой профессор, еще не обзавелся.

— Ну, теперь вы знаете, где искать.

— Спасибо. Моя мама говорила так: судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Это русская поговорка. Повторяю, мои предки из России.

— Я это понял. И даже не удивляюсь. Как встретишь что-то остро талантливое или нежно-женское, ищи русские корни. Почти без ошибки. В чем-то это страна волшебная.

— Версия красивая.

— Но и насквозь несчастная.

— Думаете?

— Там не просто трудно жить. Там страшно жить. Слишком много убивают людей.

— Убивают?

— А вы не знали? Вы слишком молоды, мой друг. Волшебной страной должен править волшебник. Но в России его подменили. Вот уж какое десятилетие страной правит темный колдун. Этого опасался еще Достоевский. У него книга об этом есть. Страшное предсказание. Читали?

— Пока еще не добрался.

— Прочтите. Это надо знать. Всем надобно знать, но большим художникам в особенности.

— По сию пору жалею, что мать с отцом не учили меня русскому. Какие-то обрывки, не более. Мать мне в детстве немного читала русские стихи. Пушкина, Лермонтова… Почти все забыл. Кстати, о струнах. — Менухин порывисто поднялся. — Я знаю чудное на эту тему стихотворение. Одного русского поэта. Не слишком известного.

— Любопытно. Должен вам заметить, в какой-то мере я пропитан русскими стихами.

— Серьезно? Откуда?

— Маргарита… Она была влюблена в поэзию и постоянно читала мне стихи разных поэтов. Знаменитых и не очень… А потом сама же пересказывала. Как умела и могла. Но это было интересно. Постепенно я стал немного понимать по-русски.

— Вот так история. Тогда я вам его прочитаю. Не будете возражать? На мой взгляд, это обязаны знать все скрипачи мира. Погодите. — Он прошел коротким коридорчиком к книжным полкам и долго рылся. — Вот. Нашел! Рукой мамы написано. Она это записала по памяти. Прямо в моей нотной тетради. Я тогда только начинал свои музыкальные опыты. Мама оставила мне эти строки как напутствие. На всю жизнь. Она знала, что я стану скрипачом. Сам я этого еще не знал. — Менухин вернулся, сел в кресло, открыл тетрадь. — Так и называется: «Смычок и струны». Простите, попробую прочесть на своем ужасном русском.

Он начал почти торжественно. Русское ухо уловило бы сильный акцент, вносящий комическую ноту, но ни Менухин, ни Эйнштейн этого, естественно, не замечали.

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!..

Сделав секундную паузу, Менухин почти непроизвольно двинул руками — левой словно бы подкинул к подбородку скрипку, а правой приподнял невидимый смычок.