Фантомный бес

Когда Олег чуть подрос, уже перед школой, он полюбил, бродя по Разломке, вспоминать стихи. Вспоминать и, когда вокруг никого нет, вслух их проговаривать или даже выкрикивать. Как правило, это были стихи Лермонтова. Пошло это от тети Вари. Она брала иногда томик этого поэта и, не выпуская папиросу изо рта, читала стихи его сестре. Читала негромко, чуть хриплым голосом, но — восторженно. Чаще это бывало на кухне, где мирно горели одна или две керосинки. Тамара завороженно слушала, а тетя оставляла ей книгу, объясняя, что еще в этом томике непременно следует прочесть. На маленького Олега внимания они не обращали, но он все слышал и почти все мгновенно запоминал. Практически наизусть он знал «В глубокой теснине Дарьяла…», «По синим волнам океана…», «В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я…», а в отрывках много чего еще, даже вот это — «Однажды русский генерал из гор к Тифлису подъезжал. Ребенка пленного он вез…». Строки Лермонтова просто обжигали душу. Вот и сейчас, приостановившись среди битых кирпичей и искореженной арматуры, Лежик громко выкрикивал свое любимое:

Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла;
Отец и два родные брата
За честь и вольность там легли,
И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
Их кровь течет и просит мщенья…

С затаенным страхом понимал Олег, что супостаты — это русские солдаты. Так пригвоздил этих жестоких завоевателей Михаил Юрьевич. Но Олег с ужасом гнал от себя это понимание.

В гостях у Менухина

В сентябре 1949 года в патио небольшого коттеджа в Калифорнии сидели и неторопливо беседовали двое. Старый профессор физики Эйнштейн и хозяин дома, молодой, полный сил скрипач Менухин. Их давно тянуло друг к другу.

В памяти Альберта Эйнштейна было много музыки — из того, что он слышал в детстве, юности, в домашнем музицировании, в концертных залах, на старых граммофонных пластинках… Но один концерт занял особое место в его сознании. Это было берлинское выступление мальчика-скрипача из Нью-Йорка Иегуди Менухина. От игры этого мальчика остался не только восторг, но и где-то в глубине царапающая заноза. Чтобы вытащить ее, необходимо было встретиться с этим удивительным скрипачом, поговорить с ним о музыке, попросить его сыграть что-нибудь приватно. До Эйнштейна доходили слухи о всемирной славе подросшего музыканта, но столкнуться с ним лично не удавалось. Случай выпал ранней осенью 1949 года, когда судьба занесла Эйнштейна на небольшую конференцию в Беркли. Кто-то обронил в случайном разговоре, что скрипач Менухин временно прервал концертную деятельность и живет затворником в Калифорнии, в собственном доме примерно в часе езды от Беркли. Эйнштейн попросил одного из своих помощников созвониться с музыкантом — а вдруг? Уже через день физику сообщили, что от музыканта пришло теплое приглашение — посетить его скромное жилище. Эйнштейн не стал терять времени, уточнил время визита, и в нужный час машина доставила его к дому Менухина.

Музыкант вышел на крыльцо, широко улыбаясь и расставив руки. Прежде незнакомые, они обнялись как старые друзья. Эйнштейну стукнуло семьдесят, Менухину было тридцать два. Отец и сын. Но Эйнштейн не стал разыгрывать роль старого и мудрого. Разговор сразу пошел на равных, весело и живо. Они сели в тенистом патио у круглого столика.

— Дорогой Иегуди, — начал Эйнштейн, — я хочу рассказать вам про один мой навязчивый сон.

— Сон? Это интересно, — отозвался Менухин.

— Не знаю, насколько интересно, но меня он тревожил неоднократно. В детстве меня учили играть на скрипке, но я в этом деле не преуспел. И если беру изредка инструмент в руки, то, как правило, когда никого рядом нет. И вот, представьте, мне снится, что я стою на самом краю освещенной сцены. Сразу за сценой черный провал, вроде узкой пропасти, а далее — еле различимые лица. Суровый морок публики, которая ждет. И будто я должен сыграть для нее не что-либо, а скрипичный концерт Мендельсона. Я в ужасе. Я не способен это исполнить. Я поднимаю смычок и медлю… Глаза из тьмы следят за мною с жестким ожиданием, чуть ли не с гневом. Я зачем-то делаю шаг вперед и лечу в эту пропасть. Повисаю над черной пустотой. В этот момент сон обрывается.

— Какой любопытный сон, — прошептал Менухин.

— Он снился мне много раз. Я сбился со счета.

— Но это потрясающе, профессор! Это внутреннее волнение… В чем-то даже понятное. Самое смешное, что нечто подобное и мне, бывало, снилось.

— Вам! Бросьте!