Фантом

В ее голосе слышны горделивые нотки, так что я просто молча наблюдаю, пока на лестнице не слышатся шаги. Так ходит только один человек. Каждый стук каблука как отточенный удар, а интервалы между ними настолько точны, что его походку можно использовать вместо метронома.

– Давай попросим Шона, – предлагаю я. – Хотя бы просто наверх поднять. Мы не скажем ему зачем.

 Фигура парня тут же появляется в дверном проеме, заполняя его почти полностью.

– Звала? – спрашивает он.

Я оглядываюсь на Рейвен. Та недовольно хмурится:

– Помоги поднять воду по лестнице. До общей комнаты, пожалуйста. Дальше мы сами.

– Без проблем, – отвечает Шон и подхватывает оба ведра, будто они ничего не весят.

У Рэйвен тут же темнеет лицо.

– Да уж, спасибо, – цедит она, провожая его недовольным взглядом. Опускается на корточки и принимается тыкать палкой угольки в печке.

– Если тебе нужна помощь, – говорю я, – что-то отнести или поднять, обращайся. Шон никогда не откажет.

– О, я не сомневаюсь, – качает она головой. – Этот уж точно.

Я усаживаюсь поудобнее, сложив руки на груди, недовольно на нее глядя.

– Каждый раз, когда ты говоришь о нем, у тебя даже голос меняется. За что ты так цепляешься?

– Да не цепляюсь я, тебе кажется.

– Ведь это же Шон, – смеюсь я. – Господи, да в его поведении даже придраться не к чему.

– Этим и раздражает. Будь он хоть чуточку менее идеальным, было бы легче его присутствие переварить. Не в моем вкусе.

– А кто в твоем? – вырывается случайно, но я затаиваю дыхание, ожидая ответа.

– Никто. Я предпочитаю свободу, – отвечает Рей. Пару минут мы молчим, каждая занимаясь своим делом, как вдруг она добавляет: – Только посмотри, – и, кивнув в сторону коридора, кривится, словно увидела что-то непристойное. – Разве такой может нравиться?

Я оборачиваюсь и внимательно разглядываю вернувшегося Рида, словно за прошедший месяц что-то в нем могло измениться. Весь его вид буквально кричит в противовес ее реакции – широкие плечи, мужественный подбородок, идеальный рельеф мышц, который весьма соблазнительно просвечивает сквозь тонкий джемпер. Да весь он настолько ладно сложен, как будто его талантливый скульптор создавал. Хочется подойти и потыкать, настоящий ли.

– Ты уверена, что мы говорим про одного и того же Шона? – удивленно вопрошаю я, пытаясь уловить логику ее мыслей.

– Если ты имеешь ввиду того, в котором все слишком, то да, – невозмутимо отзывается Рейвен.

– Разве красоты может быть слишком?

– Если человек страдает от нее, вполне.

– То есть?

– Забудь, – Рейвен отмахивается.

Некоторое время мы молчим, а потом она все же хватает ведро воды и тащит наверх. Самостоятельно.

***

К вечеру начинается дождь и поднимается ветер. Театр ежится, скрипит оконными рамами и недовольно стонет. Но несмотря на погоду и осознание, что наше спокойствие – лишь короткая передышка, всех охватывает радостное возбуждение.

Едва удерживая блюдо, до верху заполненное горячим ароматным картофелем, я застываю у входа, опираясь плечом на дверное ребро, и любуюсь, понимая, что мы впервые ужинаем все вместе. В эти стены медленно возвращается жизнь.

Оказывается, что бесконечное бормотание и копошение может успокаивать; там, где собирается компания больше трех, всегда теплее, а ароматы свежеприготовленной еды, заполняющие каждый угол крошечной спальни, могут радовать не меньше, чем запах Рождества.

Даже Джесс оттаивает, становясь чуть менее хмурым и сосредоточенным, и перестает копировать Ника – все равно его недовольный прищур ему никогда не превзойти, – даже вклинивается в общие разговоры парой реплик – получается почти не высокомерно, немного едко, разве что. Ник смотрит на него с одобрением, улыбаясь лишь глазами.

Со стороны может показаться, что отношения между ними натянуты, ни о каком братском тепле и речи быть не может. Но только на первый взгляд.

Если присмотреться, можно заметить их почти бессловесные диалоги, пересечение взглядов, будто в поисках одобрения, едва уловимые жесты, вроде руки на плече. А большего, видимо, и не требуется.

Отогнув край одеяла, Джесс выглядывает в занавешенное окно. Проверяет, все ли спокойно, и возвращается за стол к остальным.

Арт как обычно извергает бесконечные словесные потоки, Ник, соскучившись по его болтовне, выглядит так, будто ему это до безумия нравится – то есть крайне недружелюбным и хмурым, а все происходящее кажется таким естественным, будто мы одна большая семья. Громкая и галдящая, драчливая и вечно чем-то недовольная, а еще самая настоящая.

Перекинув ноги через подлокотник соседнего кресла, Кавано доказывает что-то, только я абсолютно не понимаю, о чем спор.

– С детства мальчики дергают девочек за волосы и бегают за ними, пугая ящерицами. Те в свою очередь обзывают их вонючками. Закон гендерного равновесия.

Шон смотрит на него исподлобья. Ворошит короткие русые волосы и ведет плечом:

– Тебе не кажется, что мы уже давно не в том возрасте?

– О, еще как в том. Просто мы юность просрали. Пока другие задирали девчонкам юбки, мы драили казармы. Испорченное детство, брат. Это на всю жизнь травма.