F20

– Я тебя обидел? – наконец спросил он.

– Нет, прости меня. – Мне вдруг стало стыдно перед ним.

Перед глазами поплыло от слез.

– С тобой все нормально? – Марек смотрел на меня как на сумасшедшую.

– Да, – сказала я, – все просто отлично.

Марек позвонил на следующий день и предложил погулять. Мы встретились в скверике около школы, где летом поставили памятник поэту, но никто не знал какому, потому что не было таблички. О том, что памятник все-таки поэту, я судила по выбитым на пьедестале стихам, настолько бездарным, что, сколько я их ни читала, запомнить не могла.

На Мареке была красная куртка, он выглядел очень по-европейски. Мы пошли на набережную, и на пристани он вытащил из кармана две банки джин-тоника.

Мы двинулись вдоль парапета Москвы-реки. Он рассказал, что его родители – полные уроды и, если бы они по нескольку раз в месяц не уезжали в командировки по России, он бы, наверное, уже покончил с собой. Я допила джин-тоник и выкинула банку в воду. Пошел снег. Марек поцеловал меня.

Его мягкий горячий язык сплетался с моим языком. Когда меня целовал Костик, я, конечно, подставляла губы, но только потому, что знала: так надо. С Мареком я очень мало собой владела, я не знала, надо так или не надо, мне было просто наплевать. Ему отвечала не я, а мое тело, оно терлось об него, нащупывая под джинсами эрекцию. Мне хотелось слиться с ним, остаться с ним навсегда. Наверное, тогда, на набережной, я и поняла, зачем были написаны все эти тома, которые я читала дома под седоквелем, зачем на пьедестале безымянного памятника выбили четверостишие, зачем мама, встретив в психдиспансере Толика, привела его к нам жить и зачем все эти люди, все эти безумные старики, мужчины и женщины, наперебой убеждают друг друга, что жизнь надо прожить, во что бы то ни стало надо прожить.

– Родители завтра уезжают. До пятницы, – сказал Марек. – Ты придешь ко мне в гости?

Я вернулась домой в полдвенадцатого. Дверь открыла бабушка. Мама с Толиком лежали в кровати и смотрели “Секретные материалы”. Я два раза с силой стукнула в открытую дверь.

– Что? – хрипло спросила мама.

– Можно мне завтра у Наташи Мироновой на ночь остаться? К ней все придут.

– Зачем? – удивилась мама.

Я пожала плечами:

– Просто вечеринка.

– На всю ночь?

– А можно мне посмотреть кино? – вступил Толик. – Ей четырнадцать лет, что за странные расспросы.

– Хорошо, – сказала мама, – телефон только заряди.

В этот момент под дверью образовалась подслушивавшая бабушка.

– Хорошо? – насмешливо переспросила она маму. – Что она неизвестно где ночевать будет – это хорошо, по-твоему?

– Она будет ночевать у подруги! – взвизгнула мама.

– Ты понимаешь, что ты развращаешь своих детей?! – заорала бабушка. – Что дальше-то будет?! Она мужика в дом приведет?

– Рано или поздно, – вставил Толик.

Бабушка покачала головой.

– Кому я все это говорю? – сказала она. – Ты ведь сама такая же.

Всю ночь я то вспыхивала, как будто меня жарили, то проваливалась в сугробы. В пять утра прокралась на кухню и выкурила четыре сигареты из Толиковой пачки. Он, если и заметил, все равно ничего не сказал. Под утро я заснула, но в девять меня разбудила Анютик. Она легла ко мне в кровать и отняла одеяло:

– Ты пойдешь к нему, да? К этому поляку?

– Да, – сказала я.

– Он… – Анютик запнулась. – Он тебе очень нравится?

– Мне никто так не нравился.

Анютик несколько секунд молчала.

– Вы с ним будете спать, – скорее констатировала она, нежели спросила.

– Да.

– Ты не боишься?

– Я хочу этого, – сказала я.

– Ты все-таки больная. – Анютик грустно вздохнула. – Я не понимаю, как можно хотеть, чтобы какой-то поляк засунул в тебя свой член…

– Идиотка! – Я вылезла из кровати. – Ты ничего не понимаешь. Вообще ничего. И если ты хоть слово скажешь маме, я никогда с тобой больше не буду разговаривать.

В три часа я звонила в дверь Марека. Он открыл. Я сняла ботинки, он взял мою куртку и повесил в шкаф. Квартира у них была больше, чем у нас, и гораздо чище. Это, пожалуй, все, что можно было о ней сказать. Белые стены, двери из цельного массива дуба, в гостиной на стене абстракции, в спальне – пейзаж. Все вместе выглядело как номер в отеле, создавало иллюзию обитаемости, чтобы приходящий туда не чувствовал себя совсем потерянно.

Мы сидели в комнате Марека, с ногами на кровати, и пили шампанское из бутылки.

Марек отнял у меня бутылку и поставил на пол. Мы целовались, хохотали, падали с кровати, потом снова туда залезали. Он стащил с меня джинсы и засунул руку мне в трусы. Его пальцы трогали меня изнутри, я лежала, затихнув, в каком-то счастливом оцепенении.

– Я спал с девушками, – сказал Марек, – я вызывал проституток. Что ты думаешь об этом?

– Ничего. – Я не поняла, зачем он мне об этом рассказывает.

Может, он хочет быть со мной честным? Или он подозревает, что я боюсь его неопытности, позволила стащить с себя джинсы, а теперь думаю: вдруг Марек не знает, что делать дальше? В любом случае это было что-то новое. Наверняка и у Костика до меня случались бабы, но ему даже в голову не приходило меня об этом предупредить.