F20

– Ты сама мне говорила, что у тебя не все дома! И сестра твоя шизанутая! Куда ты идешь сейчас?! – орал он мне вслед.

Я пришла в себя на какой-то станции. Окошко, в котором продавались билеты, было закрыто ржавой железной решеткой, на скамейках сидели люди. Они избегали смотреть в мою сторону. Я опустила глаза вниз и увидела порванную на груди ночную рубашку. Мои ступни были облеплены грязью, отдельные брызги доходили до колен, кое-что попало и на рубашку. Чтобы не позориться, я быстро покинула станцию и пошла вдоль путей. Куда – я не знала. Более того, я вообще не представляла, как я тут очутилась.

Железная дорога упиралась в переезд. Перед опущенным шлагбаумом цепочкой стояли машины. Из будки вышла толстая женщина в оранжевой жилетке, посмотрела на меня и снова ушла в будку. Через несколько секунд она снова вышла, но на этот раз за ней следовал милиционер, он тоже, конечно, на меня пялился. Что делать? Бегать мне надоело. К тому же, насколько я помнила, ничего предосудительного я не совершила. Я подошла к шлагбауму и остановилась.

– Ты откуда тут взялась? – спросил милиционер.

Я пожала плечами.

– Как зовут, помнишь?

– Юля, – сказала я.

– Где живешь?

– В Москве.

– Лет сколько?

– Тринадцать.

Милиционер подлез под шлагбаум, подошел ко мне вплотную и присел, заглядывая мне в глаза.

– Что скушала-то, Юля? – поинтересовался он уже несколько враждебно.

– Ничего. – Я замотала головой.

– А родители твои знают, где ты? – вступила тетка, поднимавшая и опускавшая шлагбаум.

– Ну… – Я запнулась. – Знаете, я и сама не очень понимаю, что это за место. Это Клязьма?

Милиционер присвистнул, и они с теткой обменялись значительными взглядами. Потом меня отвели в будку, тетка налила мне чая и положила на стол засохшую баранку с маком. Я позавтракала, приехал серый уазик с синей, как у селезня, полоской на боку, и меня отвезли в отделение. Через час приехала мама.

Я, по-прежнему босиком и в ночной рубашке, шла на некотором отдалении от нее к площади, где менты нам посоветовали взять такси. Мама молчала. Мы приехали на дачу. Анютик, победительно скрестив руки на груди, стояла на веранде. Елена Борисовна сидела над чашкой чая, голова у нее была замотана мокрым полотенцем. Мама сказала, чтобы я пошла к бочке и помыла ноги.

Я стояла около бочки и поливала ноги из ковшика. В этот момент кто-то начал яростно колотить в калитку. Я испугалась и залезла под старую яблоню, чтобы меня не заметили. На участок влетела Неля, я слышала, как на веранде разворачивается скандал. Долетали фразы “да как вы смеете”, “это вы как смеете, алкоголичка”, “он в институте учится”, “я вам такой институт покажу” и так далее. Рядом зашуршало, и под яблоню пролезла Анютик. В руках у нее был мой сарафан.

– На, – сказала она.

– Что там такое? – спросила я.

– Я сказала маме, что это все Костик. Он давал тебе наркотики, чтобы ты с ним спала.

– Ты совсем, что ли? – поразилась я.

– А что еще можно было сказать? – Анютик пожала плечами. – Вот, это тебе. – Она протянула мне на ладошке две продолговатые, с голубыми крапинками таблетки седоквеля. – Прими, пожалуйста.

Я послушно проглотила таблетки.

– И никогда больше не забывай их пить, ладно? – Анютик впервые за долгое время мне улыбнулась.

Я разрыдалась и повалилась в мокрую скользкую траву.

– Я ненавижу все это! – шептала я, захлебываясь. – Это нечестно, нечестно! Почему это происходит именно со мной?!

– Потому что нашей мамочке ни при каких обстоятельствах нельзя было рожать, – вздохнула Анютик.

– 5 –

Никаких особенных последствий у моего первого настоящего психоза не было. Мы вернулись в Москву, мама дня три трагически молчала, а по вечерам пила вино и закатывала истерики Толику. Он тоже пил, но мамины страдания не производили на него особенного впечатления. Однажды утром, когда она ушла на работу, он зашел к нам в комнату. Анютик в этот момент мылась.

– Ну ты как вообще? – Толик присел на край моей кровати.

Я пожала плечами.

– Мама переживает очень, – сказал он.

Я кивнула.

– Слушай… – Толик окинул меня беглым оценивающим взглядом, задержавшись на ногах. – Я смотрю на тебя, тебе сколько, четырнадцать?

– Тринадцать, – поправила я.

– Тринадцать… – кивнул Толик. – А на вид вообще шестнадцать. Нравится тебе… ну, с мужиками?

Вопрос был неожиданным, но Толик отличался от всех нормальных людей какой-то странной способностью видеть сквозь вещи. Самую суть.

– Нравится, – сказала я и спохватилась, – мне первого ноября уже четырнадцать.

– Ну да… – Толик покивал головой. – Ты пойми такую простую вещь… Внимания к себе лучше не привлекать. Чем больше внимания, тем меньше мужиков. Усекла?

– Да, – сказала я.

– Не расстраивай мать. – Толик поднялся с кровати, дошел до двери, открыл ее и вдруг обернулся. – И сестре своей это передай. Тоже полезно усвоить… Она ведь следующая…

Он вышел. Из ванной вернулась Анютик.

Я рассказала ей в двух словах о наказах Толика; она заключила, что они не лишены смысла.