Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

сердобольных людей пожертвования и дозволялось чтение приносимых

молодежью книг и получаемых от родственников или сотоварищей писем из

Петербурга. Время вызова сообразовалось с часами, когда посещений начальства

не ожидалось; но на всякий случай в кордегардии всегда находился наготове

назначенный для сопровождения их на работы конвойный. Генералам

Бориславскому, как заведовавшему всеми работами арестантов, и де Граве, как

коменданту крепости, было даже сообщено об этом в частном разговоре доктором

Троицким, но они только посмеялись, посоветовав ему передать юношам, чтобы

они все-таки были осторожными.

Характер Ф. М. Достоевского, по рассказам одного из "морячков", был

вообще несимпатичен, он смотрел волком в западне; не говоря уже об арестантах, которых он вообще чуждался и с которыми ни в какие человеческие

соприкосновения не входил, ему тяжелы казались и гуманные отношения лиц, интересовавшихся его участью и старавшихся по возможности быть ему

полезными. Всегда насупленный и нахмуренный, он сторонился вообще людей, предпочитая в шуме и гаме арестантской камеры оставаться одиноким, делясь с

кем-нибудь словом, как какой-нибудь драгоценностью, только по надобности.

Будучи вызван "морячками" в офицерскую комнату, он держался с ними более

чем сдержанно, на приглашение присесть и отдохнуть часто отказывался и

уступал только настоятельной просьбе, отвечал на вопросы неохотно, а в

интимные разговоры и сердечные излияния почти никогда не пускался. Всякое

изъявление сочувствия принимал недоверчиво, как будто подозревал скрытую в

том неблагоприятную для него цель. Он отказывался даже от чтения приносимых

молодежью книг и только раза два заинтересовался "Давидом Копперфильдом" да

"Замогильными записками Пиквикского клуба" Диккенса, в переводе

Введенского, и брал их в госпиталь для прочтения {9}. Доктор Троицкий

объяснял его нелюдимость и мнительность болезненным состоянием его

организма, подвергавшегося, как известно, эпилептическим припадкам, и

расшатанностью всей нервной системы, хотя на вид он казался здоровым, бодрым

и крепким и на все работы ходил наравне с другими. По мнению же "морячка", нелюдимость его происходила из боязни, чтобы какие-нибудь отношения к людям

или нелегальные поблажки не сделались известными начальству и не отягчили бы

вследствие того его положения. С. Ф. Дуров, напротив, вызывал к себе всеобщее

сочувствие. Несмотря на крайне болезненный и изнуренный вид, он всем

интересовался, любил входить в соприкосновение с интересовавшею его общею, 159

внеострожною, людскою жизнию и был сердечно благодарен за всякое посильное

облегчение или материальную помощь. Говорил он обо всем охотно, даже

вступал в споры и мог увлекать своим живым и горячим словом слушателя. В нем

чувствовалась правдивая, искренне убежденная и энергичная натура, которую не

могло сломить несчастие, и за это он пользовался большей, чем Ф. М.

Достоевский, симпатиею. Бывали, однако, случаи, когда его какое-нибудь слово

выбивало из колеи, горячность овладевала им, и он увлекался до самозабвения.

Стоило, например, употребить при нем, хотя бы невзначай, в разговоре имя его

родственника, генерала (впоследствии граф) Якова Ивановича Ростовцева - и он

забывал всякую меру сдержанности и впадал, по отношению к нему, даже в

несправедливость. Чтение любил, но с особенною жадностию бросался на

французские романы, как, например, "Королева Марго", "Графиня Монсоро" и

"Граф Монте-Кристо" А. Дюма, "Парижские тайны" и "Вечный жид" Е. Сю, "Сын

дьявола" Поля Феваля и др. Он выпрашивал эти романы, проглатывал их в

несколько вечеров и приходил просить другие {Он не дожидался даже вызова, но

в случае надобности, возвращаясь с работ и узнав, что в карауле стоит кто-нибудь

из "морячков", заходил сам в кордегардию с конвойным. (Прим. П. К.

Мартьянова.)}. Но просьбу его не всегда можно было исполнить, так как

богатством книг Омск не щеголял. Поражало "морячков" в характере этих двух

петрашевцев то, что они ненавидели друг друга всею силою души, никогда не

сходились вместе и в течение всего времени нахождения в Омском остроге не

обменялись между собой ни единым словом {10}. Вызванные вместе для бесед в

офицерскую комнату, они оба сидели насупившись в разных углах и даже на

вопросы юношей отвечали односложными "да" или "нет"; так что их стали

вызывать не иначе как поодиночке. С. Ф. Дуров, на сделанный ему по сему

предмету вопрос, отвечал, что ни один из них не начнет говорить первым, так как

острожная жизнь сделала их врагами. В "Записках из Мертвого дома" Ф. М.

Достоевский распространяется обо всех наиболее замечательных арестантах, бывших вместе с ним в остроге, замаскировывая только некоторых под

начальными буквами их фамилий; но С. Ф. Дурова ни полным именем, ни под

инициалами фамилии - нигде, как будто его в остроге не было, не упоминает. В

тех же случаях, когда решительно нельзя было умолчать о нем, он отзывался так:

"Нас, то есть меня и другого ссыльного из дворян, с которым я вместе вступил в

каторгу, напугали..." или: "Ясужасом смотрел на одного из моих товарищей (из