Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX в." (несколько

изданий), "Песни жизни, слез и смеха" (2-е изд. - 1891) и др.

Воспоминания П. К. Мартьянова о Достоевском и Дурове в Омской

каторжной тюрьме являются частью его мемуаров "В переломе века". Эти

воспоминания, по-видимому, действительно восходят к материалам, в свое время

по свежим следам занесенным в записную книжку, на них опираются не только в

основе, но и в конкретной передаче фактов и деталей. Об этом свидетельствует

прежде всего самый тон рассказа, объективно спокойный, отдаленно

напоминающий тон "Записок из Мертвого дома", точно автор мемуара намеренно

устраняет всякие эмоции, ставя себе задачей передавать доподлинно то, что ему

одному было доступно видеть,

ИЗ КНИГИ "В ПЕРЕЛОМЕ ВЕКА"

Город Омск в то время был центром военного и гражданского управления

Западной Сибири, со старой крепостью в изгибе реки Иртыша, при впадении в

него речки Оми, и несколькими форштадтами с трех сторон крепости, по

четвертому же фасу крепости протекал Иртыш, за которым тогда начиналась уже

степь. Крепость представляла из себя довольно большой, в несколько десятин, параллелограмм, обнесенный земляным валом со рвом и четырьмя воротами: а) Иртышскими - к реке Иртышу; б) Омскими - к устью реки Оми; в) Тарскими - к

городскому саду и присутственным местам, и г) Тобольскими - к изгибу реки

Иртыша. При каждых воротах находились гауптвахты и содержался военный

караул. Вообще крепость, как укрепленное место для защиты от врага, никакого

значения не имела, хотя и была снабжена достаточным числом помнивших царя

Гороха чугунных ржавых орудий, с кучками сложенных в пирамидки ядер, в

отверстиях между которыми ютились и обитали тарантулы, фаланги и скорпионы.

Центр крепости занимала большая площадь, на которой в недальнем от Тарских

ворот расстоянии высился массивный православный крепостной собор с

церковнослужиельским домом, а по краям площади красовались равнявшиеся

чинно и стройно в шеренги каре различные казенные здания обычной старинной

казарменной архитектуры. Тут были: генерал-губернаторский дворец,

комендантское управление, инженерное управление, корпусный штаб, дома, где

помещались начальства сказанных управлений и служащий персонал с семьями, а

сзади их - казармы 4, 5 и 6-го линейных батальонов и знаменитый Омский

каторжный острог. Все эти постройки, за исключением двухэтажного корпусного

штаба и батальонных казарм, были одноэтажные, и заезжему случайно

петербуржцу казались такими мизерными и жалкими, что невольно пробуждали

мысль о мифических постройках тех нахлынувших когда-то на Европу

варварских народов, о которых профессор Харьковского университета Михаил

Петрович Клобуцкий на лекциях в 1840 году говорил: "Черт знает откуда пришли, 156

черт знает что понаделали и черт знает куда провалились". В крепости

господствовал исключительно военный элемент: офицеры, солдаты, казаки, денщики, служителя, фурлеты и каторжные арестанты. Слышался лязг оружия, вызов караула в ружье, отдание чести, стук нагруженных провиантских телег, скрип артельных повозок и бряцание громыхающих арестантских кандалов. <...> Самою тяжелою службой в это время для молодежи была караульная, в

особенности при наряде ее за офицеров в крепостной острог. Это тот знаменитый

острог, который описал Ф. М. Достоевский в "Записках из Мертвого дома"; в нем

содержались в то время из числа петрашевцев двое: Федор Михайлович

Достоевский и Сергей Федорович Дуров. Была ли с ними знакома молодежь в

Петербурге, неизвестно, но во время заключения их в остроге она принимала в

судьбе их самое горячее участие и делала для них все, что только могла {1}.

Крайне печальное зрелище представляли из себя тогда эти когда-то

блестящие петрашевцы. Одетые в общий арестантский наряд, состоявший из

серой пополам с черным куртки с желтым на спине тузом, и таковой же мягкой, без козырька, фуражки летом и полушубка с наушниками и рукавицами - зимой, закованные в кандалы и громыхающие ими при каждом движении, - по

внешности они ничем не отличались от прочих арестантов. Только одно - это

ничем и никогда не стирающиеся следы воспитания и образования - выделяло их

из массы заключенников. Ф. М. Достоевский имел вид крепкого, приземистого, коренастого рабочего, хорошо выправленного и поставленного военной

дисциплиной {2}. Но сознанье безысходной, тяжкой своей доли как будто

окаменяло его. Он был неповоротлив, малоподвижен и молчалив. Его бледное, испитое, землистое лицо, испещренное темно-красными пятнами, никогда не

оживлялось улыбкой, а рот открывался только для отрывистых и коротких

ответов по делу или по службе. Шапку он нахлобучивал на лоб до самых бровей, взгляд имел угрюмый, сосредоточенный, неприятный, голову склонял наперед и

глаза опускал в землю. Каторга его не любила {3}, но признавала нравственный

его авторитет; мрачно, не без ненависти к превосходству, смотрела она на него и

молча сторонилась. Видя это, он сам сторонился ото всех, и только в весьма

редких случаях, когда ему было тяжело или невыносимо грустно, он вступал в