Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

тогда по-немецки и не любя этого языка.

Семипалатинск делится на три части, разделенные песчаными пустырями.

На север лежала казацкая слободка, самая уютная, красивая, чистая и

благообразная часть Семипалатинска. Там был сквер, сады, довольно приглядные

здания полкового командира, штаба полка, военного училища и больницы.

Казарм для казаков не было - все казаки жили в своих домах и своим хозяйством.

Южная часть города, татарская слобода, была самая большая; те же

деревянные дома, но с окнами на двор - ради жен и гарема. Высокие заборы

скрывали от любопытных глаз внутреннюю жизнь обывателя-магометанина;

кругом домов ни одного дерева - чистая песчаная пустыня. <...>

Среди этих двух слобод, сливаясь с ними в одно, лежал собственно

русский город с частью, именовавшеюся еще крепостью, хотя о ней в то время

уже и помину не было. Валы были давно снесены, рвы засыпаны песком, и только

на память оставлены большие каменные ворота. Здесь жило все военное:

помещался линейный батальон, конная казачья артиллерия, все начальство, главная гауптвахта и тюрьма - мое ведомство. Ни деревца, ни кустика, один

сыпучий песок, поросший колючками.

Здесь жил и Достоевский. У меня сохранился рисунок его хаты.

Я жил на самом берегу Иртыша, близ губернатора; неподалеку был остров

с огородами и бахчами дынь и арбузов. Против моих, окон, по ту сторону реки, было киргизское поселение и расстилалась необозримая степь с синими горами

Семитау, за семьдесят верст вдали на горизонте. <...> Я платил за квартиру в три

комнаты с переднею, конюшнею, сараем и еще помещением для троих людей, за

нашу еду, отопление - тридцать рублей в месяц. Федор Михайлович за свое

помещение, стирку и еду пять рублей. Но какая вообще была его еда! На

приварок солдату отпускалось тогда четыре копейки, хлеб особо. Из этих четырех

копеек ротный командир, кашевар и фельдфебель удерживали в свою пользу

полторы копейки. Конечно, жизнь тогда была дешева: один фунт мяса стоил

грош, пуд гречневой крупы - тридцать копеек. Федор Михайлович брал домой

свою ежедневную порцию щей, каши и черного хлеба, и если сам не съедал, то

давал своей бедной хозяйке. <...>

Правда, Федор Михайлович часто обедал у меня, да и знакомые его

приглашали. Хата Достоевского находилась в самом безотрадном месте. Кругом

пустырь, сыпучий песок, ни куста, ни дерева. Изба была бревенчатая, древняя, скривившаяся на один бок, без фундамента, вросшая в землю, и без единого окна

164

наружу, ради опасения от грабителей и воров. Два окна его комнаты выходили на

двор, обширный, с колодцем и журавлем. На дворе находился небольшой

огородик с парою кустов дикой малины и смороды. Все это было обнесено

высоким забором с воротами и низкою калиткою, в которую я всегда влезал

нагибаясь, - тоже исторически установившийся в то время расчет строить низкие

калитки: делалось это, как мне говорили, для того, чтобы легче рубить

наклоненную голову случайно ворвавшегося врага. Злая цепная собака охраняла

двор и на ночь спускалась с цепи.

У Достоевского была одна комната, довольно большая, но чрезвычайно

низкая; в ней царствовал всегда полумрак. Бревенчатые стены были смазаны

глиной и когда-то выбелены; вдоль двух стен шла широкая скамья. На стенах там

и сям лубочные картинки, засаленные и засиженные мухами. У входа налево от

дверей большая русская печь. За нею помещалась постель Федора Михайловича, столик и, вместо комода, простой дощатый ящик. Все это спальное помещение

отделялось от прочего ситцевою перегородкою. За перегородкой в главном

помещении стоял стол, маленькое в раме зеркальце. На окнах красовались горшки

с геранью и были занавески, вероятно когда-то красные. Вся комната была

закопчена и так темна, что вечером с сальною свечою - стеариновые тогда были

большою роскошью, а освещения керосином еще не существовало - я еле-еле мог

читать. Как при таком освещении Федор Михайлович писал ночи напролет,

решительно не понимаю. Была еще приятная особенность его жилья: тараканы

стаями бегали по столу, стенам и кровати, а летом особенно блохи не давали

покоя, как это бывает во всех песчаных местностях.

С каждым днем мы ближе и ближе сходились с Федором Михайловичем.

Он стал все чаще и чаще заходить ко мне во всякое время дня, насколько

позволяла его солдатская и моя чиновничья служба, зачастую обедал у меня, но

особенно любил заходить вечерком пить чай - бесконечные стаканы - и курить

мой "Бостанжогло" (тогдашняя табачная фирма) из длинного чубука. Сам же он

обыкновенно, как и большинство в России, курил "Жукова". Но часто и это ему

было не по карману, и он тогда примешивал самую простую махорку, от которой

после каждого визита моего к нему у меня адски болела голова. <...> Развлечений в Семипалатинске не было никаких. За два года моего

пребывания туда не заглянул ни один проезжий музыкант, да и фортепьяно было

только одно в городе, как редкость. Не было даже и примитивных развлечений, хотя бы вроде балагана или фокусника. Раз, помню, писаря батальона устроили в

манеже представление, играли какую-то пьесу. Достоевский помогал им

советами, повел и меня смотреть. <...>