Extensio

Джим слушал эту несчастную женщину, чья жизнь не сложилась и которая волей или неволей вымещала свою боль на дочери, которой и самой было больно, потому что боль пропитывала все в этом доме, и нащупывал в кармане портрет этой женщины, на которой она стояла в обнимку со своей дочерью с совершенно счастливым видом, и который ее дочь не спрятала в тайник. Джим снял этот портрет с полки, где он лежал лицом вниз. В список похищенного или утраченного, всего, что осталось лежать в тайнике, этот портрет Джим вставил первым пунктом. А потом пришел к дому той самой подружки, подарившей девочке японскую статуэтку и не забывшей про футболку и про книгу с дарственной надписью, и, вызвав ее на улицу, в присутствии ее матери долго говорил что-то простое и длинное о коротком и сложном. Пытался объяснить, как так получается, что самые близкие люди порой ненавидят друг друга. Объяснить, что иногда ненависть, хотя и далеко не всегда, обратная сторона любви. И что эта монета с двумя сторонами выпадает не каждому, и она очень тяжела, и разменять ее почти невозможно. Но она куда лучше, чем пластиковая подделка из равнодушия и скуки. Подружка сначала раздраженно фыркала, словно не хотела понять, чего от нее хочет этот длинный столичный хлыщ, пребывающий в ее представлении за чертой даже среднего возраста. Спустя несколько минут она уже почти в голос ревела вместе со своей матерью. А Джим смотрел на зажатый в кулаке этой девчонки телефон, который явно был включен на запись, бросал косые взгляды на окно второго этажа дома, возле которого он стоял, и на подрагивающие жалюзи на этом окне и думал, что всем женщинам, с которыми он столкнулся в этом деле, и большим и маленьким, и избитым жизнью и лишь слегка поцарапанным ею, надо не только выговориться самим, но и долго слушать кого-то, кто говорит с ними именно о них. Ведь именно после долгих разговоров оживала, приходила в себя, стряхивала с лица усталость, разочарование, злость, раздражение, возраст мать пропавшей, заменяя все это только прозрачным горем, горем и горем…

Тогда Джим отдал украденную фотографию этой подружке и отчетливо произнес в сторону телефона, что мать девочки думает, будто эту фотографию ее дочь унесла с собой, и лишь одно это обстоятельство не дает ей сойти с ума от горя. Через пару часов он стоял с Себастьяном у соседнего дома и смотрел, как вернувшаяся «утопленница» обнимается со своей матерью.

- Наше самое глупое и самое сладкое до приторности дело из всех, - произнес тогда Себастьян. – И я почти уверен, что это замирение ненадолго. К тому же, доктор Фрейд, - он подмигнул Джиму, - мы на этих пациентах почти ничего не заработали.

- Полиция выкатит большой счет за хлопоты? – спросил тогда Джим.

- Не так чтобы… но три нуля, думаю, будут, - предположил Себастьян.

- Попроси Мию связаться с округом, - сказал Джим. – Я хочу погасить этот счет сам.

- Вы с ума сошли? – спросил Себастьян.

- Отчасти, - кивнул Джим. – Возможно из-за того, что персонажи этой истории несколько дней подряд сливали на меня накопившиеся обиды. Боюсь, это единственный способ их обнулить.

- Все ясно, - хмыкнул Себастьян. – Кажется, Миа мне рассказывала о каком-то священнике, который исключал всяческое насилие и даже рекомендовал ей при наличии врага непременно пойти в церковь и поставить свечку за его здоровье.

- Это еще что за конфессия? – не понял Джим.

- Какая разница? – отмахнулся Себастьян. – Все равно Миа не прислушалась к этому совету. Да и откуда у нее враги? А если бы даже и были…

Он внушительно захрустел плечами.

Чертовы сценаристы. Заставить бы их читать эту муть сто раз подряд. Или смотреть эту серию, не отрываясь.

Как же звали ту девчонку?

Эмили. Совершенно точно, ее звали Эмили.

Интересно, что пыталась изжить из себя или на что хотела намекнуть Кэрол Беннелл, когда затевала эту серию? Когда давала задание литературным поденщикам? Когда выводила из себя сценографов, требуя соблюдения планировки здания и соответствия его обстановки только ей известному образцу? Ведь тогда она еще была жива. Прошло четыре года. И вот Джим в том же самом доме. Или, точнее, в его копии. Хотя нет. Многое здесь иначе. Изменилось за последнее время?

- Что-то не так? – спросил Оле.

- Комната Эмили наверху? – уточнил Джим.

- Да, - кивнул Оле. – На первом этаже только кухня, зал, кабинет, кладовая. На втором – четыре комнаты. В гостевой сейчас живу я, но могу уступить ее. Кроме гостевой там комната Эмили, комната ее матери и техническое помещение.

- Что она мне оставила? – спросил Джим.

- Письмо, - ответил Оле. – Я, конечно, не читал его, да и Эмили здесь не видел. Но она оставила мне большой конверт. Хотя, может быть не мне, он не был подписан, но и не был запечатан. Внутри оказался конверт для тебя. Больше ничего. Но она попросила, чтобы я отдал его тебе только после того, как ты осмотришь дом и задашь все вопросы, какие захочешь задать.

- Что ты знаешь об Эмили? – спросил Джим.