Эва, дочь трактирщика

Торговцы ждали, когда же из храма выйдет герцог Беккен и его приближенные – это самая важная часть ярмарки, ее начало. Наконец, отворились двери храма, и «прощенные» сливки ренского общества в мужской их половине неторопливо направились к палаткам. Сначала они уделят внимание торговцам одеждой и прочим вещественным, и только потом двинутся дальше, к палаткам и прилавкам гильдии поваров.

Благодаря высокому росту Эва хорошо видела знать – впереди шествовал герцог, полноватый невысокий мужчина, одетый в черное и золотое; девушка хотела бы разглядеть получше детали его одежды и лицо, но стояла для этого довольно далеко. Да и не так уж интересно было смотреть именно на него, ведь за ним следовали мужчины помоложе и поинтереснее, одетые так же ярко, богато; ни при ком не было кошек – и правильно, ни к чему в такую толкучку тащить животных и нервировать.

Кто-то наступил Симону на ногу, и тот, увидев прошмыгнувшего рядом мальчонку, разразился бранью и выпустил руку Евы. Девушка немного отошла от братьев. Ее тянуло туда, к палаткам торговцев, где задержались сейчас каэры, чтобы тоже взглянуть на шелка из Атрии и прочие дорогие ткани, платки, а также ковры и гобелены; погладить меха из Кевервесса; поглазеть на украшения, которые изготовили специально к этому дню золотых дел мастера, или на безделушки попроще, но тоже красивые. А ведь продают еще и готовые платья, мужские, женские, детские, и плащи; заколки, фибулы, булавки, ленты; обувь, пояса, ремни, перчатки… Это, конечно, не та ярмарка, где можно найти все подряд, включая домашних животных, но все равно многообразие кружит голову.

Но пока каэры там, подойти нельзя, можно лишь смотреть издали и ждать. Стража герцога Беккена следит за тем, чтобы знати не докучал народ, отгоняет особо любопытных алебардами. И это не городская стража в стеганках и с дубинками, на этих синие камзолы, расшитые серебром, развевающиеся плащи и начищенные до блеска сапоги; на торсах некоторых вместо камзолов с блестящими пуговицами сияют кирасы с гравировкой.

— Эва! — Симон взял кузину за руку. — Зачем отошла?

— Меня оттеснили, — отозвалась Ева.

— Стой рядом, не отходи. Людей еще больше привалит, потому что скоро герцог будет деньги раздавать.

— Прямо раздавать?

— Стража по его приказу будет в толпу мелочь швырять, — пояснил Толий. — Что, тоже пойдешь ловить?

— Еще чего, — хмыкнула Ева, — и ты не ходи.

— Я и не хожу никогда, я что, нищий какой-то?

Герцог и впрямь недолго пробыл на площади перед храмом. Пройдясь немного мимо палаток, он направился обратно к своему экипажу, и значительная часть каэров, сопровождающих его, тоже. Как и сказал Симон, людей привалило, но столпились они там, где стража герцога начала бросать медные и серебряные монеты в толпу.

— Мог бы и золотишка добавить, — протянул Толий, глядя на это издалека.

Еву же другое интересовало. Она заметила, что каэры к продающейся на площади еде особого интереса не проявили, а уж у их прилавка не появились и вовсе.

— Никто к нам не подошел, — тихо произнесла она.

— Еще бы, — мрачно ответил Симон. — Будут тебе герцог да графы пирожки есть с площади! Вот барон Морк, например, может, он и сам недалеко ушел от торговца.

— Ладно, подождем, — вздохнула Ева.

Утро перетекло в день, и после полудня, когда в основном вся сколльская знать побывала в храме, нарядная стража герцога удалилась, и началась настоящая торговля – бойкая, живая, без церемоний и знати. Тогда, наконец, Эва с кузенами направилась к прилавку, за которым стоял Барти.

Они демонстративно купили по «солнышку» – так Эва ватрушку обозвала и «треугольнику» – эчпочмаку.

— Как дело идет? — поинтересовался Симон.

— С мясом берут, но так, — изобразил непонятный жест Барти. — А с творогом совсем нет.

«Обалдели, — подумала Ева, вгрызаясь в ватрушку, — вкусно же!»

Вкусно. Но привычка имеет огромное значение, и ренцы покупали то, что им давно знакомо, понятно и любимо, да и простенький прилавок, стоящий чуть ли не в самом конце ряда, особо людей не дожидался, а слабый голос Барти, иногда зазывающий попробовать пирожки, не был способен привлечь внимание в окружающем гомоне. А большего Лэндвики себе позволить не могли: денег в обрез, и другого человека за прилавок нельзя, мигом накажут за нарушение.

— Идемте, — велела Ева братьям, — пройдемся, жуя «солнышки». Может, кто-то обратит внимание и спросит, где мы их купили.

Но если кого-то и интересовало, что жуют эти трое, никто к ним с вопросом не подошел. Так и ходили Ева, Симон и Толий по площади, пока последний не заявил, что у него отваливаются ноги, и не пошел домой. Еве и самой хотелось поскорее оказаться дома, ведь она ночь и не спала – они с родителями пекли. Когда она стала заплетаться в ногах, а краски в небе стали предвещать вечер, Симон предложил:

— Пошли домой, Эва.

— А прилавок?

— Ханкин его не закрыл, а остальное… — он вздохнул и продолжил: — Тут мало старания, тут репутация нужна. Барти никто не уважает, и все знают, что он с нами связан. Думаешь, зря ему худшее место на площади дали?