Эва, дочь трактирщика

— А я знала, что ничего у этой малахольной не получится. Порченых в храм не берут.

— Но ведь сколько проработала там, — вставил Годвин.

— Кто ж откажется от лишних рук? Но в жрицы – не-е-ет, не возьмут такую… Особенно после того как Лив семью опозорила.

— Найти бы Лив и поговорить с ней, — задумчиво произнес Симон. — Вдруг каэр ей увлекся? Тогда может и помочь нам.

— Да предлагала я! Так и сказала Гри: отправь, мол, муженька, пусть в ноги кинется каэру тому, прощения просит. А та подбородок вверх и ни в какую. Гордые! — злобно закончила Рокильда.

— Этих и не надо просить, ума не хватит договориться, — сказал Симон. — Я лучше сам. Если Лив не дура, то поймет, что не навсегда у каэра задержится, и что надо думать, как и где жить потом. Так ей и скажу, что поможем, если и она нам поможет. Мы вконец обеднеем, если повару со стороны платить будем. С Брокком-то едва концы с концами сводили, а этот просит много.

— Ханкин Брокка в гильдию не примет обратно, побоится.

— Потому и надо, чтобы каэр за Брокка попросил. А у каэра – Лив.

— И где она, эта Лив? — кисло протянула Рокильда.

— А ты спроси у Гриди.

— Эта ничего не скажет! Говорю ж – гордой себя мнит.

— И Брокк молчит, — добавил Годвин. — Они о ней и вспоминать не желают.

Симон начал задумчиво водить пальцем по покореженной поверхности стола. Его дядя Брокк тот еще упрямец, если что втемяшит в голову, то не выбьешь, а женушка у него нервная – чуть что плачет или орет. А вот Эва… этой легко голову заморочить, она с детства легковерная. Сразу выложит, где и с кем Лив, если заговорить о спасении сестриной души и чести.

— Не беспокойтесь, — промолвил Симон. — Кузину я найду.

Когда утром, но не самым ранним, в кухню вошла простоволосая растрепанная Эва, Гриди поглядела на нее внимательно, с тревогой. Снова дочь встала поздно и выглядит вялой: как бы не захворала сильнее. Раньше-то чуть свет на ногах была, да и ходила так, что ее и не слышно было, а сейчас вон, на всю ногу ступает тяжело, ходит медленно, и даже уже не заботит, что рубашка ночная с плеча сползает, шрамы открывая.

— Позднехонько ты, — сказала с беспокойством Гриди, — живот болел?

— Нет, просто выспалась в свое удовольствие, — зевая, ответила Ева, и с запозданием поняла, какую ошибку совершила: Эва Лэндвик ничего не делала «в свое удовольствие».

Но Гриди дочь поддержала:

— Правильно. Лекарь велел тебе хорошо есть и много спать.

Девушка, улыбнувшись, села за стол: ее снова ждали бульон и сухари. Когда она принялась за еду, в дверь постучали, и Гриди вздрогнула: вдруг блудная вернулась? Женщина быстро вышла в коридор и подошла к двери; в дверь постучали снова, громко и уверенно.

— Кто? — спросила с замиранием сердца надеющаяся мать.

— Это я, тетя, Симон.

Гриди вздохнула разочарованно, открыла дверь и впустила племянника. Увидев его, принарядившегося в темно-зеленый жилет, расшитый узором в виде листвы, с легким зеленым же плащом, да с волосами, зачесанными назад и подвитыми, она усмехнулась:

— Красавчик какой! Небось, невест приманиваешь? Жениться-то давно пора.

— Как только наладятся дела, женюсь, — ответил Симон.

Гриди снова усмехнулась: знает она, почему племянник в свои двадцать четыре еще безженный – Рокильда надеется на выгодную невестку, ищет девушку из хорошей семьи, красавицу да разумницу с подобающим приданым. И все бы ничего, да замахивается очень уж высоко.

— Пришел я к вам по делу, — добавил молодой человек.

— Так Брокк в трактире.

— А я не к нему, а к Эве. Она у вас искусная рукодельница.

— И что?

— Платочки бы расшить обережные, и…

— Вот сам и расшивай! — отрезала Гриди.

Симон же, увидев выглядывающую из кухни Эву, улыбнулся приветливо. Она хоть и пугливая, как звереныш лесной, но при нем не так робка, как с другими, ведь он на всякого умеет произвести хорошее впечатление.

— Славное утро! — сказал Симон.

— Славное, — бросила издалека Ева, чья рыжая голова так и пламенела при свете дня.

— Я к тебе, Эва. Расскажи, как так управляться с иглой и ниткой, чтобы чудеса получались?

«Мне бы кто рассказал», — ухмыльнулась Ева про себя и шмыгнула из кухни к лестнице, поднялась в свою комнату и оделась торопливо – не потому, что застеснялась, а потому что так положено: нельзя разгуливать в одной рубашке перед мужчиной.

Надев носки и обувшись, натянув платье и накинув на плечи платок Гриди, девушка погляделась в зеркало, изучила в нем свое новое лицо и, подумав с сожалением, что оно осунулось за эти пару дней, вышла к брату.

Гриди отвела Симона в гостиную; когда Ева зашла туда, то тоже отметила, что сегодня кузен выглядит наряднее, чем вчера, но такой же милый и услужливый. А раз так, то ему однозначно что-то нужно от нее – и это интересно.

Не желая оставлять дочь наедине с Симоном, Гриди устроилась в другом углу с шитьем: так она и поговорить им давала, и следила, что происходит. Симон действительно начал с вышивки, стал расхваливать умения Евы, но девушка, решив сразу поставить точку, сказала:

— Я бы помогла с шитьем, но уже не вижу так хорошо, как раньше. Слишком много работала при плохом свете.