Это всегда был он

Настя: «В Воронеже»

koroche: «Ты издеваешься?»

Настя: «А ты?»

koroche: «Когда ты вернешься?»

Настя: «Когда ты перестанешь вести себя, как неблагодарная задница! Я не в подвале тебя заперла! На кухне вафли и чай в заварнике, в аптечке обезбол. Твои вещи в спальне на сушилке, чистое полотенце в ванной возле раковины. А вернусь я через час, у меня последняя пара. Уж потерпи как-нибудь, принцесса! Я не могла оставить дверь нараспашку!»

– Ты так телефон сломаешь, – говорит Лина, но я лишь фыркаю, впечатывая мобильный в тетрадь экраном вниз. – Зимин чудит?

– Нет.

– А кто тогда?

– Да так… мошенники. Кредиты впаривают.

– О-о-о. Я тоже их ненавижу. Вот людям делать нечего.

– Ага, – бросаю я и, чтобы немного отвлечься, прислушиваюсь к спокойному голосу лектора – Галины Вячеславовны.

– Формирование личности происходит на протяжении всей жизни человека. Мы обретаем социальные свойства и качества, которые и называются социализацией. Это тот процесс, благодаря которому мы перенимаем образцы поведения, усваиваем социальные нормы и ценности, необходимые для нашего успешного функционирования в обществе.

Как сильно ни стараюсь, мысли вновь возвращают меня к Мореву. Вот у кого явные проблемы с социализацией. Причем раньше я за ним такого не замечала. У него была куча друзей. Таких, как он, даже иногда называют затычкой для любой дырки – в хорошем смысле. А теперь что? Бродит, будто призрак. Говорит, что у него никого нет. Отказывается от помощи, от общения, все время убегает куда-то.

– Существуют и негативные механизмы социализации. Они запрещают или подавляют определенное поведение человека, могут даже изменить его до неузнаваемости. Такими механизмами являются стыд, как результат внешнего фактора воздействия, а также чувство вины, представляющее собой внутреннее переживание и муки совести. То есть что-то в действиях человека вызвало негативный опыт, который пошатнул систему его ценностей, а возможно, и разрушил их.

Вот как? Интересно. Неожиданно для себя поднимаю руку, и Галина Вячеславовна обращает на меня внимание.

– Слушаю вас.

– А что делать, если система разрушена?

– Восстанавливать, – без раздумий отвечает лектор. – Проходить все этапы заново, учиться жить по-новому. Человека меняют обстановка и окружение, поэтому и существует поговорка – «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Нас создает среда, в которой мы растем и развиваемся, но если в детстве выбор есть не всегда, то, становясь старше, мы сами можем формировать все то, что нас окружает.

– Поняла, – приглушенно отзываюсь я. – Спасибо.

Лина и Лера удивленно смотрят на меня, но я лишь коротко отмахиваюсь и вновь погружаюсь в размышления. Что, если поведение Саши связано с тем, о чем говорит Галина Вячеславовна? Что-то разрушило систему его ценностей, и теперь он выбирает одиночество, не желая отстраивать ее заново? Искоса поглядываю на телефон, переворачиваю его, но новых сообщений нет. Сердце болезненно сжимается, и я вновь поднимаю голову, глядя на подиум у доски, и куда внимательнее вслушиваюсь в лекцию. Социология, оказывается, не так уж и бесполезна.

Тихонько вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю, готовясь к тому, что Морев выскочит сразу, как я открою дверь. Опасливо тяну за ручку, но ничего не происходит. В квартире тихо, кроссовки Саши стоят у стены в прихожей. Ну хоть в окно не выпрыгнул, и то хорошо. А может, он снова заснул? Вешаю плащ и на носочках крадусь в гостиную. Пятки касаются пола, тяжесть опускается на грудь.

Морев сидит на диване и смотрит в одну точку. Лицо осунувшееся, цвету кожи позавидовал бы царь-зомби, возле рта заметный отек и синяк. Он полностью одет, рядом лежит сложенный плед.

Горло дерет сухость, но я все же произношу:

– Путь свободен.

Саша медленно переводит на меня взгляд, и я тут же отворачиваюсь. Не хочу на него смотреть. Не сейчас. Ему все еще нужна помощь, но я не могу держать его здесь насильно. Слышу скрип дивана и шаркающие шаги все ближе и ближе.

– Что-то случилось? – хмуро спрашивает Морев.

Нервный смех слетает с моих губ. Он что, издевается?

– Настя, в чем дело?

Поворачиваю голову, пораженно поморщившись. Саша смотрит на меня с ледяной серьезностью и все еще ждет ответа. Его беспокойство такое явное, а желание броситься мне на помощь написано на напряженном упрямом лбу. Лучше бы он о себе так переживал. Да что же это? Какое-то сумасшествие. Новая его стадия.

– Все в порядке, – наконец отвечаю я.

– Точно?

– Да.

– Хорошо, – выдыхает он.

Молчание между нами как печать обреченности, рядом с которой стоит подпись беспомощности. Смиренно жду, что Саша сейчас попрощается, но он говорит совсем не это: