Это было в Краснодоне

— Не стреляйте… — трясущимися губами пролепетал лейтенант. — Не стреляйте!.. Я к вам… Я сдаюсь… — и поднял руки.

Лагерь для советских военнопленных под Уманью размещался в длинном кирпичном сарае. Вдоль всего сарая тянулись сколоченные из досок ясли, по углам высились вороха слежавшегося, перепрелого навоза — до войны здесь был коровник.

У стен, на кучах навоза, в широком проходе — всюду лежали раненые. Одни стонали, другие скрипели зубами, третьи только тяжело, надрывно дышали. В воздухе стоял смрадный запах гниющих ран, крови, испарений давно не мытых человеческих тел.

Прижавшись спиной к стене, лейтенант вытянул ноги, со страхом огляделся вокруг.

Молоденькая сероглазая девушка в изодранной солдатской гимнастёрке и перепачканной кровью юбке неторопливо пробиралась между лежащими вповалку ранеными. Время от времени она присаживалась возле одного из них, быстро меняла повязку.

Увидев на голове лейтенанта окровавленный бинт, девушка подсела к нему, участливо спросила:

— Что, земляк, тяжело? Ну–ка, что там у тебя… Она повернула голову лейтенанта ближе к свету.

— О, пустячок! Через неделю заживёт!

Делая перевязку, девушка расспрашивала лейтенанта, кто он, откуда, как попал в плен. Тот отвечал неохотно: зовут Василием, фамилия — Подтынный, родом из Донбасса, из села Пятигоровки…

— О, та ты и вправду земляк! — обрадовалась девушка. — Пятигоровка — то ж совсем рядом с нашим Краснодоном. Может, знаешь Иванихиных? Я их старшая дочка, Тоня…

Нет, Иванихиных лейтенант не знает. Родители его и сейчас живут недалеко от Краснодона, в Провал–балке, а сам он как кончил восьмой класс — подался на шахты, потом поступил в артиллерийское училище. Военное звание получил как раз перед самой войной…

Девушка о многом расспрашивала лейтенанта и сама рассказывала о Донбассе, родном Краснодоне, вспоминала, как вместе с подругами любила ходить купаться на Донец — до него от Краснодона рукой подать… Заметив, что лейтенант не слушает её и, прижавшись затылком к холодной стене, думает о чем–то своём, девушка понимающе тронула его за рукав гимнастёрки.

— Та ты не горюй, лейтенант… — и, оглянувшись по сторонам, заговорила вполголоса: — Охрана тут совсем пустяковая, бежать можно запросто. Я уже присмотрелась — два пьяных фрица у двери- ото и весь конвой. Вот поправишься…

Подтынный молчал.

Тоня была права. Лагерь советских военнопленных в Умани почти не охранялся. Немцы, по–видимому, не думали, что тяжело раненные, истекавшие кровью советские бойцы будут помышлять о побеге. Взвод полевой жандармерии, которому поручили охрану лагеря, беспробудно пьянствовал днём и ночью.

Иногда перепившиеся жандармы врывались в сарай, хватали нескольких пленных, выводили их во двор и, соревнуясь в меткости, открывали стрельбу но живым мишеням.

Однажды тёмной ночью группа пленных — те, кто был посильнее, — разобрала стену сарая. Бежали все, кто мог держаться на ногах. Вместе со всеми бежал и Подтынный.

Куда, зачем? Он и сам ещё не знал. Перебраться через линию фронта, к своим? При одном воспоминании о бое, о страшных взрывах, от которых сотрясалась земля, у него начинали дрожать колени и во рту появлялся неприятный медный привкус. Снова сдаться в плен в надежде попасть в другой лагерь?

Но кто скажет, что в других лагерях пьяные фашисты развлекаются не так, как в Умани? Когда–нибудь и его могут сделать живой мишенью…

И Подтынный метался, укрываясь в непроходимых болотах, густых лесах, стараясь не попадаться людям на глаза.

В конце августа 1942 года он добрался до Краснодона. Пришёл к гауптвахтмейстеру Зонсу:

— Я согласен на все. На любую работу… Только не убивайте меня…

Так Подтынный стал полицаем.

Среди скопища опустившихся, грязных людей, наполнявших серый барак, он заметно выделялся подтянутостью, выправкой. Но не только это привлекло к нему внимание Соликовского. Подтынный был самым исполнительным и старательным подчинённым. Он нёс службу охотно и, получив задание, из кожи лез, чтобы отличиться, угодить начальству. За это уже через месяц после поступления в полицию его выдвинули комендантом крупнейшего участка в посёлке Первомайка.

В центре Первомайки издавна стоял небольшой скромный памятник Борцам революции. Это было простое сооружение, сложенное из железобетонных плит жителями посёлка ещё в первые годы советской власти. По установившейся традиции в праздничные дни возле памятника устраивались массовые гулянья. У первомайцев с этим памятником связывались все самые лучшие воспоминания о свободной мирной жизни.

Став полицейским комендантом Первомайки, Подтынный сразу обратил внимание на этот памятник. Однажды вместе с дежурным полицаем Мрихиным он несколько раз прошёлся вокруг памятника, мурлыча что–то себе под нос.

— Давно его поставили?

— Кого? — не понял полицай.

— Ну, этот… памятник…

— А-а… давно. Кажись, в двадцатом.

— Коммунисты распорядились?

— Та кто его знает. Может, и коммунисты.

Подтынный ещё раз осмотрел со всех сторон памятник, что–то соображая. Потом спросил:

— Коммунистов в посёлке много?

— Шестеро осталось, — с готовностью доложил полицай. — Список имеется.