Это было в Краснодоне

Ренатус приказал собрать всех работников жандармерии на оперативное совещание. Маленький, тучный, с большим животом, туго перетянутым широким поясом, он метался по кабинету.

— Растяпы! Слюнтяи! На передовую всех загоню! Под Сталинград!

Вдоль стены стояли безмолвные жандармы. Вместе с ними замер Соликовский.

Бегая по кабинету, Ренатус вдруг увидел его, изумлённо вскинув брови, повернулся к Зонсу:

— Почему здесь посторонние?

— Это начальник местной полиции, герр оберёт, — пояснил Зонс. — Заслуживает полного доверия.

Полковник подбежал к Соликовскому, схватил его за пуговицу петлюровского мундира и длинно выругался. Соликовский покраснел и взглянул на Зонса. Он ни слова не понимал по–немецки.

Тогда Ренатус резко притянул его к себе и, коверкая русский язык, — прохрипел:

— Даю фам три дня! Понимайт? Драй таге! — Он растопырил перед носом Соликовского три пальца. — Живыми или мёртвыми партизан должны быть поймайт! Если нет…

Ренатус сделал выразительный жест, будто затягивал невидимую петлю на шее Соликовского, и резко вскинул руку:

— Понимайт?

— Понимайт! — единым духом выпалил Соликовский.

В этот вечер в сером бараке снова было необычно тихо. Мрачные полицаи ожидали начала экстренного совещания, назначенного Соликовским. Что скажет им начальник? Кажется, ему крепко досталось — никогда ещё не видели они своего хозяина таким растерянным. Но Соликовский не знал, что сказать. В голове путались обрывки каких–то мыслей. Он чувствовал — настал момент, когда действительно его жизнь оказалась на волоске. Обведя взглядом толпу полицаев, он взмахнул нагайкой.

— Запорю гадов, если через три дня не доставите мне этих партизан! Слышите? Запорю! На одном дереве всех перевешаю! И сам тоже…

Махнул рукой и устало повалился на стул. Подталкивая друг друга, полицаи стали расходиться. Последним подошёл к двери Подтынный.

— Ты обожди… — остановил его Соликовский и, достав из ящика стола пачку дешёвых немецких сигарет, закурил, несколько раз глубоко затянулся. Потом искоса взглянул на Подтынного.

— Ты был офицером Красной Армии?

Подтынный чётко пристукнул каблуками.

— Яволь! Так точно.

— Скажи: трудно воевать на фронте? Страшно?

Подтынный непонимающе посмотрел на него. Соликовский снова глубоко затянулся.

— Ты человек военный, порох уже нюхал. Это все мразь, сброд, — он презрительно махнул на дверь. — В Первомайке партизаны особенно активничают. Возьмись за них! Если поймаешь хоть одного — своим заместителем назначу, самую щедрую награду дам. Понял?

Подтынный снова чётко щёлкнул каблуками, вскинул руку к козырьку.

— Слушаюсь!

Пора рассказать подробнее, кто же такой Подтынный и как он оказался в краснодонской полиции.

Вот что произошло в одном из подразделений Красной Армии в самом начале Великой Отечественной войны, в августе 1941 года.

Разморённый августовским зноем, притих маленький хуторок, притаившийся в глубокой лощине. Тихо–тихо позвякивает ведро, подвешенное к колодезному журавлю, чуть слышно перешёптываются деревья в садах. Не видно ни души…

На западной окраине хутора, среди густого придорожного кустарника укрылась артиллерийская батарея. Длинные стволы 76‑миллиметровых пушек приникли к земле, укрытые густыми зелёными ветками. В неглубоких, наспех вырытых окопчиках сидят на корточках солдаты и переговариваются вполголоса. Возле бруствера в высокой траве лежит, закинув руки под голову, молодой лейтенант. Смотрит, не мигая, в небо, покусывает зубами травинку.

Вдруг зловещий, быстро нарастающий свист прорезал тишину: «Фью–у–угах!» Оглушительный взрыв потряс землю. Второй, третий…

И тотчас все вокруг пришло в движение. Телефонист с прикреплённой к пилотке трубкой тревожно прокричал:

— Батарея, к бо–о–ю!

Из укрытий выбежали солдаты, на бегу поправляя каски, затягивая пояса. Вздрогнули, грозно поползли вверх, роняя свой зелёный убор, длинные стволы.

Пожилой сержант вскочил на бруствер и замер, пристально вглядываясь в даль, потом, пригнувшись, подбежал к лежавшему на земле лейтенанту:

— Товарищ лейтенант, танки!

И замолчал, увидев на лбу лейтенанта узенькую струйку крови. Опустился на колени, быстро расстегнул гимнастёрку, припал ухом к груди. Затем поспешно достал из сумки санитарный пакет, ловко перевязал рану и поднёс ко рту раненого свою флягу.

Лейтенант открыл глаза, осторожно приподнял голову, посмотрел вокруг.

— Очнулись! — обрадованно воскликнул сержант. И, положив на колени лейтенанта флягу, бросился к орудию.

Вокруг уже кипел бой. Заглушая слова команды, рявкали пушки, со звоном сыпались на землю дымящиеся пустые гильзы, в воздухе со свистом проносились осколки. Батарея вела огонь по прорвавшимся сквозь линию обороны фашистским танкам.

В этом аду никто не заметил, как лейтенант встал и, крадучись, спустился в глубокий овраг позади огневых позиций батареи. Воровато оглядевшись по сторонам, он бросился бежать со всех ног, снимая на ходу офицерскую портупею. Падая и снова поднимаясь, он бежал до тех пор, пока не столкнулся со здоровенным немцем.

Немец держал автомат наперевес. Ткнув автоматом прямо в живот лейтенанта, он спокойно сказал:

— Хальт!