Если бы мы были злодеями

Я прилег на кровать и решил продолжить читать Жирара, но вскоре мой мозг начал отвлекаться от текста, слишком перегруженный, чтобы сосредоточиться. Несколько запретных слов проскользнули сквозь мысленную стену, которую я возвел, чтобы держать Ричарда подальше.

Я вспомнил, что Джеймс говорил мне о своем страхе. Он боялся того, что происходит сейчас.

А что происходит со мной? Я прокрутил в голове беседу с Колборном, которая состоялась, кажется, лет сто назад. Удивительно, но я уже не испытывал страха. Зуд вины, конечно, никуда не делся, но он не был привязан к чему-то конкретному, возникал, но не постоянно: вспыхивал, как укус блохи, в какие-то промежутки времени и вновь пропадал. Хуже всего, причем в тысячу раз, было другое. Неопределенность. Один и тот же вопрос – и вовсе не риторический – повторялся в моей голове, как навязчивая строка песни.

Что мы сделали?

В чем на самом деле мы виноваты? Когда я думал о Ричарде, слышал эхо его раскатистого смеха в переполненной комнате или видел человека с похожим профилем на улице, меня охватывала внезапная тревога, как будто я балансировал на краю обрыва, зависнув над пропастью. По ночам я просыпался, задыхаясь, сердце стучало, меня вырывало из сна жуткое ощущение падения.

Я положил раскрытую книгу на грудь и прижал ладони к глазам. Усталость, прокравшаяся в мои кости в Халсуорт-хаусе, до сих пор не отпустила меня, – утомление после сильной лихорадки. Через пятнадцать минут я уснул поверх одеяла, пробираясь сквозь сон, в котором я и другие четверокурсники (только мы вшестером) стояли по пояс в туманном, усеянном деревьями болоте, и твердили одно и то же без конца:

– «Шут утонул в ручье: посмотрите в воду – и вы увидите шута»[62].

Внезапно я проснулся. Небо, видневшееся между полосками жалюзи на окне, было беззвездным и черным как смоль. Я приподнялся на локтях, гадая, что же меня разбудило. Глухой стук откуда-то снизу заставил меня сесть прямо, вслушаться в странный повторяющийся звук. В доме царила полуночная тишина, может, звук доносился с улицы? Я, ни в чем не уверенный, спустил ноги с кровати, натянул спортивные штаны, вышел из комнаты и стал красться по коридору. Мои глаза медленно привыкали к полумраку за пределами спальни, но я все-таки находился в «семейном гнезде» и едва ли мог запнуться о какой-нибудь предмет. Когда я спустился по лестнице – резкий переход с ковра на дерево, – я помедлил, задержав руку на перилах.

Наконец я подошел к входной двери и посмотрел в боковое окошко. Что-то шевельнулось на крыльце, слишком большое, чтобы быть соседским котом или енотом. Еще один глухой звук и еще. Кто-то стучал в дверь.

Сбитый с толку, я опять посмотрел окошко. Удивление охватило меня, и я поспешил открыть дверь.

– Джеймс!

Он стоял на крыльце, у ног лежала сумка, в холодном ночном воздухе его дыхание вырывалось изо рта белой струйкой пара.

– Я не знал, спишь ты или нет, – сказал он, как будто опоздал на назначенную встречу, а не появился совершенно неожиданно из ниоткуда.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, протирая глаза.

(Может, я все-таки сплю?)

– Извини, – ответил он. – Я должен был позвонить.

– Нет, ничего, проходи, ты наверняка замерз. – Я потряс головой, чтобы окончательно проснуться и избавиться от посторонних мыслей.

Я махнул ему, он подхватил с крыльца сумку и быстро переступил порог.

Я закрыл за ним дверь и запер ее.

– Все спят? – прошептал Джеймс.

– Да, – сказал я. – Поднимайся, мы поговорим в моей комнате.

Он последовал за мной по лестнице и дальше по коридору, рассматривая картины на стенах и безделушки на тумбочках. Он никогда не был у меня дома, и я почувствовал себя крайне неловко. Я мучительно осознавал, как у нас мало книг. Огромный особняк Фэрроу в Калифорнии был забит книжками: их оказалось так много, что нельзя было повернуться, чтобы не сбросить со стола несколько томов в твердом переплете.

Моя собственная комната выглядела не столь убого, как другая часть дома, кроме того, за годы учебы я успел отгородиться не только от родного жилища, но и от всего остального района и от штата Огайо в целом. Я был словно белка, выстилающая себе дупло, однако в качестве подручного материала служили не травинки и мох, а книги и тетради, исписанные стихами.

Правда, места у меня было немного: двуспальная кровать занимала большую часть пространства. Я закрыл за собой дверь и включил ночник. Джеймс замер, с любопытством оглядываясь по сторонам, и мое убежище впервые за долгие годы показалось мне слишком тесным.

– Давай я заберу. – Я потянулся за его сумкой и поставил ее в узком проходе между стеной и кроватью.

– Мне нравится твоя комната, – сказал он. – Она выглядит обжитой.

Калифорнийская спальня Джеймса была безупречной. Настоящая мечта во плоти, картинка для дизайнерского журнала по интерьерам, который почитывают богатые библиофилы.

– Спасибо. – Я сел в изножье кровати и прищурился.