Эрик

От славян также новости прибыли самые радужные. Князья Рюрик и Владимир, собрав дружину в семьсот воинов, да ещё до двух тысяч вооружённых мужей, атаковали зимние стоянки лукоморских половцев, которые, как Эрик и предупреждал, остались без защиты. Была обычная резня. В живых оставили только молодых девушек в возрасте двенадцати-четырнадцати лет. Это было сделано вот в каких целях. В Средние века женщины очень часто умирали при родах, а потому мужчины нередко оставались вдовцами в репродуктивном возрасте. Такие полонянки разбирались на ура не только в славянских землях. Это была общая традиция и для Европы, и для Азии. Трупов, конечно, получилось много, но добыча оказалась колоссальной. В общей сложности было перебито два лукоморских зимовья и одно северокрымское. Стада коров, лошадей, мех, оружие, ткани, изделия ремесленников, монеты. И теперь князья Рюрик и Владимир подносили своему другу дорогие подарки и предлагали укрепить дружбу. В частности — обменяться посольствами и чинить торговлю.

Вечером 3 декабря, когда Эрик сидел на лавке в небольшом, но уютном садике, что располагался на заднем дворе его временной резиденции, к нему подошёл Рудольф и тихо сел рядом.

— Добрый вечер, мой старый боевой друг. Согласись, прекрасная погода — лёгкий мороз и тишина. Не хватает только свежего хрустящего снега.

— Ты знаешь, зачем я пришёл.

— Дорогой друг, зачем ты пришёл, у тебя написано на лице. — Барон улыбнулся.

— Неужели это столь явно?

— Конечно. Да и не вяжется с твоим характером желание посидеть вечером на лавочке да посмотреть на ночное небо и луну.

— Верно. Но давай вернёмся к тому разговору, который начали у заваленного трупами города. Чем дольше я подле тебя, тем больше я укрепляюсь в своих сомнениях. Ты не Эрик. По крайней мере, точно не тот взбалмошный мальчишка, что ничего вокруг не видел, кроме коней да женщин. Кто ты?

— Что привело тебя к таким выводам?

— Ты не хочешь отвечать?

— Мы же никуда не спешим, а потому я хочу поговорить. Ты разве против этого?

— Нет, отнюдь. Когда я тебя встретил после той страшной ночи, то еле сдержал испуг. Поначалу я думал, что ты восставший мертвец — исчадие ада, но твоё мирное и спокойное поведение изменило моё мнение. Я решил поговорить с тобой. И что я обнаружил? Вместо наивного подростка со мной разговаривал совершенно незнакомый человек с большим и изворотливым умом.

— Почему же ты не сказал об этом дяде? Он бы незамедлительно воспользовался этим, чтобы казнить меня, обвинив, например, в колдовстве.

— Мне стало страшно.

— Почему? Я бы не сказал, что ты робкий мужчина.

— Одно дело — с врагами биться и совсем другое — противостоять тому, чего ты не понимаешь и даже не догадываешься, какие цели это нечто ставит перед собой. Я вспомнил старое проклятие, что лежало на фамильном склепе, а потому решил, что в тебе возродился кто-то из основателей рода.

— Дорогой друг, в тебе масса суеверий. Неужели ты думаешь, что давно умершие люди смогут возрождаться в чужих телах?

— Это не имеет значения. Важно то, что я тогда поверил в это. Позже я решил, что столкнулся с чем-то поистине страшным и ужасным.

— И что заставило тебя так подумать?

— Твой дядя, точнее, то, что от него осталось после жуткого ритуала, который совершила твоя мать, каким-то образом подготовленная тобой. Она ведь была вся переломана — ноги, рёбра. Ей оставили целой только левую руку, чтобы она могла есть. Она была совершенно не способна представлять угрозу даже для мыши, а тут такое событие. Нож — это как раз предсказуемо, но её поведение у меня до сих пор в голове не укладывается. Я думал — это какое-то чудовищное совпадение, но ровно до того момента, как увидел тех несчастных людей, что, потеряв рассудок, кидались на нас с одним лишь желанием — убить, убить и умереть. Я никогда не предполагал, что такое может быть. Это поистине страшно, и… я больше не хотел бы с таким встретиться.

— Ты думаешь, я маму тоже четыре дня доводил до срыва?

— Нет, я вообще не представляю, что ты там сделал, и, честно говоря, даже не желаю знать.

— А зря. Я просто побеседовал с ней. Ну что ты такой пугливый стал?

— С тобой станешь. Никогда не видел, чтобы люди после беседы с ума сходили.

— Да брось, она была вполне в уме и ясном сознании, ну, или почти ясном.

— Что же с ней было?

— Ты когда-нибудь слышал о воинах, которые впадали в боевую ярость? Так вот, ты ведь не знаешь о том, что я её хотел поначалу вытащить и бежать вместе. Но мама отказалась и решила умереть, так как выжить в том состоянии, в котором была к тому времени, она не смогла бы. Тогда я предложил ей уйти, как говорится, «с песнями и плясками» и объяснил, как это сделать. И когда к ней пришёл мой нежно любимый дядя, она уже была в трансе боевой ярости и не чувствовала ни боли, ни страха. Страшна мышь, если её загнать в угол.

— Особенно когда у этой мышки ножик и пена изо рта.

— Вот, ты уже шутишь. У тебя ностальгия, ты весь в своих мыслях. И тебе уже всё равно, кто я. Ведь так?

— Ловко! Да ты мастер заговаривать язык!

— Да куда там! Куда мне, убогому, до мастера?!