Не убежден и теперь? Слава погибла твоя![151]
За то, что альфой пенул мною ты назван
Недавно, Корд, когда я сочинял шутки,
Почувствовал, пожалуй, ты прилив желчи?
Ну что ж? Зови меня за это тог бетой.[152]
И по уму, и по знаньям твоим, и по нравам, и роду
Всадник доподлинный ты, но в остальном ты — плебей.
Право, не стоят того четырнадцать первых скамеек,
Чтобы, бледнея, сидеть там, коли войдет Океан.
Чтоб добрым помянул тебя Мамерк словом,
Ты не добьешься, Авл, будь ты сама доблесть:
Хоть будешь выше Куриев в любви братской,
Приветливей Рузонов, кротче ты Нервы,
Речист, как Регул, остроумен, как Павел, —
Он ржавым все равно сгрызет тебя зубом.
Тебе, пожалуй, он покажется злобным,
По мне же, тот, кому никто не люб, — жалок.[153]
Если мне зайца даришь, ты, Геллия, все повторяешь:
«Семь наступающих дней будешь красивым ты, Марк».
Если не шутишь со мной, если правду, мой свет, говоришь ты,
Геллия, ты никогда зайца не ела сама.[154]
Ты, и Софокла котурн заслуживший по праву и также
Лиры калабрской себе славу стяжавший, Варрон,
Труд отложи и оставь речистого сцену Катулла,
Да и элегию брось с гладкой прической ее,
Что в подходящее я время тебе подношу;
Ежели только, Варрон, не считаешь удобней и лучше
В дни Сатурналий со мной ты на орехи играть.[155]
Видишь ты, как на быках молодых наездники ловко
Прыгают, как без труда с ношей мирятся быки?
Этот висит на вершине рогов, тот бежит по лопаткам
Взад и вперед: на быке машет оружием он.
Дикий же зверь неподвижно застыл: безопасней арена
Быть не могла б, и страшней на поле было б упасть.
Страха в движениях нет, и хотя о первенства пальме
Мальчик и думать забыл, но беспокоится бык.
Даже квадранта жене, Фавстин, не завещано Криспом.
«Ну а кому ж отказал он состоянье?» Себе.
Стряпчий какой-то стихи, говорят, мои щиплет. Не знаю.
Но коль узнаю, кто ты, стряпчий, то горе тебе!
Мать Флакцилла и ты, родитель Фронтон, поручаю
Девочку эту я вам — радость, утеху мою,
Чтобы ни черных теней не пугалась Эротия-крошка,
Ни зловещего пса Тартара с пастью тройной.
Если бы столько же дней было дано ей дожить.
Пусть же резвится она на руках покровителей старых
И по-младенчески вам имя лепечет мое.
Нежные кости пусть дерн ей мягкий покроет: не тяжкой
Когда Евклид, одетый в алое платье,
Кричал, что двести тысяч со своих вотчин
Имеет в Патре, а с коринфских — и больше,
И род свой славный он выводит от Леды,
Богатый всадник этот знатный и гордый
Внезапно ключ огромный выронил тут же…
Коварней никогда, Фабулл мой, ключ не был![157]
Некто, которого я, Фавстин, в моей книжке прославил,
Делает вид, что за ним долга нет. Эдакий плут!
Дитя, отрадней лебединой мне песни,
Овцы Фалантова Галеза мне мягче,
Нежнее устриц из лукринских вод тихих,
Кому ни перлов Эритрейского моря
Ни снегу белому, ни лилиям свежим,
Чьи кудри и бетийского руна лучше,
Блестящей рейнских кос и золотой векши;
Она дышала точно Пестума розы,
И как янтарь душистый из руки теплой;
И представлялся рядом с ней павлин гадким,
И некрасивой белка, феникс же пошлым —
Эротия, которой прах еще тепел,
Шестой еще зимы не дал прожить полной,
Была моя любовь, забава и радость,
А Пет, мой друг, мне запрещает быть грустным,
Хоть в грудь он бьет, как я, и волосы рвет он:
Вот я супругу схоронил, и все жив я:
Была и знатной, и богатой, и гордой».
Скажи, что друга Пета может быть тверже?
Мильонов двадцать получил, и все жив он!
Всадника ценз (кто не знает того?) у Каллиодора,
Секст, но ведь Каллиодор брата имеет еще.
Кто говорит «раздели четыреста», делится фигой:
Разве вдвоем на одном можно коне усидеть?
Ведь и без Поллукса ты Кастором все-таки был.
Раз вы — один, почему ж сидеть-то вы будете двое?
Встань-ка! Ведь синтаксис твой, Каллиодор, захромал!
Или же Леды сынам подражай ты (сидеть вместе с братом
Раз по тридцать в году ты завещанья
Составлял, мой Харин, и все лепешки
Получал от меня с тимьяном Гиблы.
Изнемог я совсем: Харин, помилуй!
То, о чем постоянно врет твой кашель:
Опростал я мошну и все шкатулки!
Пусть богаче я был бы даже Креза,
Я б, Харин, даже Ира стал беднее,
Артемидор, написал ты Венеру, а чтишь ты Минерву.
Что ж удивляться, что труд всем отвратителен твой?
Хоть ты женоподобней, чем скопец дряблый,
Да и слабей еще гораздо, чем Аттис,
По ком Кибелы оскопленный галл воет,
Ты о законах зрелищ, о рядах судишь,
На бедняков рукой лощеной ты кажешь.
А вправе ль ты сидеть со всадником вместе,
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги