Экспедиция

В конце концов меня начали тяготить его утешения. Я встала и сказала, что хотела бы немного побыть одна, чтобы привести свои мысли в порядок. Может быть, хорошая лыжная прогулка, о которой я давно мечтаю, помогла бы мне вернуть утраченное душевное равновесие. Я сама удивилась, что сказала это. Пастор неуверенно посмотрел на меня, но мой решительный вид убедил его. Он одолжил мне лыжи и снаряжение у дьякона, наши размеры ботинок совпали. Спросил, не хочу ли я, чтобы он сопровождал меня туда, куда я задумала отправиться. И вообще, хорошо ли я знаю окрестности Лонгиера?

Кнут Фьель объяснял мне, как добираться до зоны тишины. Он показывал мне на карте самое интересное и в то же время самое опасное место для прогулок. На южной стороне крутого куполообразного ледника Фоксфонна во льду появляются широкие глубокие трещины, частично скрытые под тонкими снежными мостками. Если меня угораздит туда свалиться, вряд ли я смогу оттуда выкарабкаться живой. И возможно, меня даже никогда и не найдут.

На северной стороне ледника Фоксфонна располагалась крутая гора, исследовать которую многим путешественникам не хватало ни времени, ни терпения.

Одна сторона горы имела вполне преодолимый подъём. Даже на лыжах можно было бы подняться на самый верх плато, на вершину. Он сказал, что оттуда открывается один из самых красивых пейзажей, который он, служащий администрации губернатора, когда-либо видел на Шпицбергене. Из-за похожей на череп формы горы на другой стороне звуки отсюда никуда не доносились. Даже когда внизу, в долине, было ветрено, здесь, на плато, царила тишина.

Когда я одолевала последние метры, я взмокла, пот струился по моему позвоночнику. Он не преувеличивал, этот Кнут Фьель. Передо мной в синих сумерках простирались белые горы. Резкий свет бил по глазам. Ни один звук не нарушал тишину. Полное безмолвие. Я могла слышать даже биение собственного пульса.

После всех книг о полярниках, которые я прочитала дома, в Нордстранде, у меня сложилось впечатление, что замёрзнуть насмерть не так уж и плохо. Постепенно погружаешься в сонное состояние, где всё исчезает – мирно и гармонично. Самое скверное – это когда тебя найдут живым, а тебя донимает невыносимая боль в руках и ногах. «Ничуть не страшнее, чем та боль, которую я ношу в себе и с которой хожу», – подумала я. Меня вдруг пронзила мысль, что ничто и никогда уже не будет хорошо и что я никогда не смогу забыть нашу вину – ни Карстена, ни мою собственную.

Я села на снег, на самый край обрыва. Сняла анорак, свернула его и положила за спину. Может, я должна была написать несколько строк моим родителям? Но у меня теперь уже не осталось сил даже думать об этом. Боль в моей груди медленно отступала.

Но в самом конце меня посетила единственная здравая мысль, которая и спасла меня: ведь отсюда самолётом до Финнмарка, Сёр-Варангера и до моей семьи рукой подать.

Глава 24. Погоня

Молчание в палатке показалось почти угрожающим. Кнут даже не надеялся, что все остальные могли не расслышать того, что сказал по радио Том. Он даже боялся заползать в палатку, поскольку не представлял, что ждёт его там, внутри, в полутьме.

Он настроил приёмник на аварийную частоту 2182 kHz – как и договорился с Томом и оператором радио Шпицбергена. Они уверяли, что все поисковые партии, частные лица и посёлки на всём Шпицбергене слушают эту частоту после аварийного сигнала, посланного экспедицией. Если Кнуту снова понадобится поговорить с администрацией губернатора, то он сможет вызвать его по аварийной частоте.

Три участника экспедиции сидели на своих обычных местах. Они уставились на него, их лица выражали сложную гамму чувств – от шока до испуга. Мадс был особенно возбуждён. Он выглядел как настоящий псих, сидел, съёжившись, на своём спальном мешке. Глаза широко открыты, редкая борода и волосы торчат в свете примуса во все стороны, как нимб.

Кнут сел у входа в палатку.

– Да, я очень сочувствую товарищам по экспедиции. Вы ведь слышали, что сказал по радио начальник полиции?

– Свейн умер?

Карстен едва не потерял дар речи.

– Да. Предполагают, что он был отравлен.

– Но каким образом?

Мадс продолжал сверлить взглядом Кнута, как будто надеялся, что он ошибся. Внезапно он повернулся к Карстену и в бешенстве завопил:

– Почему, Карстен? Что здесь произошло?

Карстен оглянулся, лицо его нахмурилось.

– Уж не думаешь ли ты, что я к этому причастен? – спросил он с недоверием в голосе.

– Послушай!

Оказалось, что Терье – единственный, кто среди них – более или менее – сохранял самообладание.

– Я не особенно близко знал Свейна, но это очень печально. Независимо от причины, я бы сказал. Может быть, нам следует сначала успокоиться и смириться с этой новостью, прежде чем мы начнём обвинять друг друга?

Его слова не возымели никакого воздействия.

– Да ведь это просто ужасно!

Карстен чуть не рвал на себе волосы, раскачиваясь взад и вперёд.

– Что напишут газеты об экспедиции, когда губернатор заявит, что один из участников был отравлен?