Эйнемида I. Семена раздора.

Что-то холодное и влажное коснулось разгорячённого лба, вырывая Хилона из кошмарного полусна-полувоспоминания. Он разомкнул свинцовые веки, но перед глазами всё ещё мелькали жуткие картины из тех снов, что заставляют изо всех сил, до боли, распахивать глаза, лишь бы скорее проснуться. Обгорелые стены разорённого дома, кое-где в окнах ещё полыхает пламя... Кровь на знакомых с детства улицах... Обнажённый труп возле каменной статуи осла, на которую любил взбираться ребёнком... Голова верного друга Полимаха, насаженная на коновязь у его собственного дома... Аэлин Прекраснейшая, это не может быть правдой, это должно быть всего лишь сном!

– Хилон, ты меня слышишь? – встревоженный старческий голос донёсся откуда-то издалека, точно говоривший находился на другом краю мира. Хилон попробовал зажмуриться, но лоб снова освежило холодное касание, и он вырвался из забытья, пустым взглядом окидывая ставший вновь реальным мир.

Душное и тесное помещение, скудно освещённое неровным светом факелов из коридора. На стене изображение Сефетариса с виноградной лозой, в углу осколки битых пифосов. Вокруг сидят или лежат вповалку дюжины две человек – кто в праздничной одежде, кто почти обнажён, но все ободраны и избиты. У стены беззвучно рыдает страшно изуродованный юноша с тёмными провалами на месте глаз. Полнотелый мужчина в беспамятстве прижался к двери, исступлённо бормоча: «Я ни в чём не виноват». Несколько людей окружают лежащего Хилона, ближе всех – статный старик с белой бородой и ясными глазами. Хилон узнал его: Схетей, потомок Стратила Мелитского и сам известный трагик, множество раз получавший венки в Мелии и Эгаспах. На его лице огромный кровоподтёк – неужто кто-то осмелился поднять руку на человека, при жизни признанного достоянием Эйнемиды?

– Где я? – Хилон разомкнул покрытые запекшейся кровью губы, еле ворочая шершавым языком. Схетей аккуратно отжал ему в рот ту же тряпицу, которой промакивал лоб, и Хилон сдавленно закашлялся.

– В подвале Калимна-виноторговца, – старик бережно обтёр хилоновы губы сухим краем собственной аболлы. – Или, точнее сказать, в преддверии Чертога Урвоса. Не думаю, что кто-то из нас выйдет отсюда иначе, как на встречу с Умеряющим Боль. Как ты себя чувствуешь?

Хилон не ответил, бессмысленно глядя в потолок. Неверно истолковав это молчание, Схетей влил в его рот ещё немного воды.

– Пей, пей, – ободряюще улыбнулся он. – Вода, конечно, не родниковая, но хоть такую удалось выпросить. Бедный Лабота, – он кивнул на несчастного безглазого юношу у стены, – отказался от своей доли, как ни упрашивали, так что теперь у нас есть запас.

– Что с ним случилось? – прошептал Хилон, просто лишь бы сказать что-нибудь.

– Это мой сосед, – ответил один из сидящих подле Хилона. – Несчастный год назад посмел отказать Бойну в сватовстве к сестре, и вот что с ним стало, а где сейчас бедная девочка, я боюсь даже думать... Ты не узнаёшь меня, Хилон? Я Теофом, член совета фратрий от твоей партии.

Хилон действительно узнал его и ещё нескольких. Все они принадлежали к его сторонникам или сторонникам Анексилая.

– Я не знаю Бойна, – хрипло промолвил он.

– И никто не знал – до сегодняшнего дня, – сказал Схетей. – Теперь же о нём наверняка узнают все эйнемы, а узнав – проклянут.

– Жестокая скотина, – кивнул Теофом. – Болтали, что он собственного отца убил, а его мать из-за того повесилась. По всему видно, зря я тому не верил.

– Хилон, я понимаю, что... – осторожно сказал Схетей. – Позволь спросить, как твой отец? Мы со старым Анакретом приятели...

– Он мёртв, – промолвил Хилон, и вокруг повисла гробовая тишина. – Отец, жена, сын – все мертвы. Дом Элевтериадов мёртв, и я тоже мёртв. Ты зря потратил на меня воду, старик.

– Боги, Хилон, как мне жаль... Бедный Анакрет... – с неподдельной болью выдохнул трагик.

– Мне тоже жаль, – прошептал Хилон, отворачиваясь. – Дайте мне умереть.

Все замолчали, в замешательстве глядя на сотрясаемого беззвучными рыданиями Хилона. Теофом хотел было заговорить, но его грубо прервал светловолосый юноша с заплывшим от удара глазом. Его хитон из дорогой ткани свидетельствовал о достатке, хотя и был изодран почти в клочья.

– Ты не можешь так говорить! Не можешь! У тебя нет на это права!

– Что ты говоришь, Эврил? – возмутился Теофом. – Он только что потерял всех родных!

– Все мы кого-то потеряли! Они хотят нас увидеть именно такими! Сломленными, потерявшими надежду, покорными их суду! Нельзя доставлять им такое удовольствие! Ну и что, что нас казнят?! Нужно показать сброду, как умирают настоящие анфейцы!

– Кому нужно? – безразлично спросил Хилон.

– Анфее! Да, мы умрём, но наша смерть вдохновит тех, кто жив и отомстит!

– Мы этого уже не увидим. Оставьте меня, – Хилон закрыл голову руками.

– Ты предал нас, Хилон, – с горечью сказал Эврил. – Мы верили тебе, шли за тобой, а ты предал и нас, и то, чему учил, философ Хилон Анфейский.

Сплюнув, он резко встал, сморщившись от боли. Теофом попытался было удержать юношу, но тот вырвался и отошёл к дальней стене.