Егор Гайдар

После разговора со мной президент пригласил к себе Черномырдина, потом Скокова, потом еще раз меня. Сказал, что разрыв между мной и Черномырдиным по числу набранных голосов слишком велик. Он принял решение рекомендовать на пост премьера Виктора Степановича, просит меня самого снять свою кандидатуру. Я ответил, что, к сожалению, не могу этого сделать, не убежден в том, что Черномырдин сможет удержаться на пути последовательного развития экономических реформ. Хотя из двух ocтавшихся кандидатов считаю этот выбор правильным. На Бориса Николаевича было больно смотреть, видно, что решение далось ему нелегко. Очень не хочется к тому же менять всего несколько дней тому назад заявленную позицию о моей поддержке, тем самым демонстрировать слабость. Я еще раз сказал, что готов поддержать назначение Черномырдина, но снять с него бремя выбора, к сожалению, бессилен.

Вернулся в зал на места правительства, сказал собравшимся рядом со мной коллегам, что через несколько минут Борис Николаевич предложит кандидатуру Черномырдина. Депутаты демократических фракций все никак не могли поверить в произошедшее, бросились к Ельцину, уговаривали предложить мою кандидатуру. Он тяжело махнул рукой – решение принято.

После энергичного выступления Черномырдина, где он пообещал построить рынок без базара, провести реформу без обнищания народа, я вышел из зала, поехал готовить передачу дел».

…Лишь спустя 11 (!) лет Гайдар рассказал об истинной подоплеке событий:

«В декабре 1992 года после конфликта между Ельциным и Верховным советом ко мне приехал тогдашний и нынешний, кстати, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин… и спросил, готов ли я для того, чтобы проложить дорогу к стабильности и некоему согласию, уйти от власти? Я сказал, что да… только это действительно должен быть путь к стабильности, к конституционному соглашению, которое проложит России дорогу к новой Конституции. И мы об этом договорились. Потом мы организовали переговоры в Кремле, которые вели я, Хасбулатов, Зорькин. Мы договорились, потом было принято по результатам этих переговоров 12 декабря 1992 года постановление Съезда народных депутатов… Суть… была предельно проста: я ухожу в отставку, взамен за это мы проводим референдум по новой Конституции в апреле 1993 года. И если Ельцин не договорится со Съездом по поводу того, какая будет Конституция, мы выносим на референдум два варианта этой Конституции… В январе (1993 года. – А. К., Б. М.) большинство Верховного совета сказало: мало ли мы чего подписывали, Гайдар же ушел в отставку».

Никакого референдума по Конституции в апреле, конечно, не состоялось. Парламент цинично и грубо обманул Ельцина и Гайдара.

Свою речь 9 декабря 1992 года, когда Ельцин внес его кандидатуру на утверждение премьер-министром и когда «за» проголосовало 467 депутатов, а «против» – 486, Гайдар закончил просьбой о понимании: «Единственное, чего я прошу, – это понимания сложности и кризисности ситуации в России, самоубийственности конфронтационной политики…»

Его отставки ждали давно, а она все равно стала колоссальным шоком.

Три выступления Егора в Верховном Совете в эти дни – 2, 3 и 9-го – поразительны по драматизму и содержанию. В них, как ни пафосно это звучит, весь Гайдар. Очень убедительный. Даже тогда, когда его валили при рейтинговом голосовании 14-го и он получил 400 голосов. Но иногда – о чудо! – и аплодисменты. Он был интеллигентен. Вежлив. И хотел в Верховном Совете видеть союзников. Ни разу никого не оскорбил, разве что ирония его была убийственной. Знал, о чем говорил, сыпал по памяти цифрами, орудовал аргументами как совершенной приборной доской. Без всяких бумажек.

Да, это был человек «не отсюда».

2 декабря. «Во вчерашнем выступлении Руслан Имранович Хасбулатов сформулировал свой диагноз из тех альтернатив, которые стоят сегодня перед Россией… Суть его такова. Есть две модели: монетаристская американская модель и социально-ориентированная европейская (скандинавская). Надо выбрать, в каком обществе мы хотим жить (в скандинавском или американском), и исходя из этого строить экономическую политику в России в ближайшее время.

При всем желании мне пока очень трудно соотнести эту альтернативу с теми тяжелыми практическими проблемами, которые каждый день приходится решать российской экономике… Конечно, если мы будем хорошо и успешно работать, сумеем сформировать многосекторную экономику, приватизировать хотя бы 50 % отечественной экономики, покончить с всевластием чиновничества, всерьез открыть широкую дорогу предпринимательству, интеграции нашей страны в мировой рынок, то через три-пять лет, может быть, нам действительно придется обсуждать, какой же мы хотим иметь тип общества – американский или скандинавский».