В сложившейся тогда ситуации это был максимум возможного. Президент в полной мере сохранял лицо, не отказывался от референдума, получал широкую свободу маневра в выборе премьера. Б. Ельцин и Р. Хасбулатов на большей части переговоров отсутствовали. Когда же появились, формула уже была в основном выработана и согласована. Я предложил президенту ее поддержать, он согласился. Р. Хасбулатову проект соглашения явно не понравился, но позволить себе оказаться в изоляции и выглядеть противником национального согласия он не мог».
Ельцин был убежден, что, преодолев съезд по вопросу о референдуме, несмотря на бешеное сопротивление, он преодолеет его и по вопросу о кандидатуре премьера. Ему показалось, что депутаты наконец-то настроены на мир.
Однако все получилось по-другому…
Григорий Глазков вспоминал: «Поздней осенью мы сидели в Волынском с Гайдаром, Чубайсом и нашими польскими коллегами Мареком Домбровским и Яцеком Ростовским (они представляли варшавский Центр социального и экономического анализа; Ростовский, родившийся в семье эмигрантов в Британии и сделавший там карьеру ученого-экономиста, был советником министра финансов, автора польских либеральных реформ Бальцеровича, а в дальнейшем и сам стал министром финансов Польши.
«Вечером накануне голосования Борис Николаевич пригласил членов правительства на ужин, – пишет Гайдар. – Настроение было хорошее, всеми владело ощущение, что страшная гроза неуправляемой конфронтации прошла стороной. Воспользовавшись оживленным разговором коллег, попросил президента поговорить наедине, сказал, что в создавшейся ситуации, особенно после всего произошедшего, считаю, что попытка удержать меня на посту премьера слишком опасна, она дает дополнительные возможности оппозиции дестабилизировать обстановку. Так как к этому времени Ю. Рыжов, несмотря на мои уговоры, твердо отказался баллотироваться, предложил выдвинуть и поддержать кандидатуру В. Каданникова, в готовность и способность которого вести последовательную политику реформ верил. Добавил, что в случае его назначения я, мои коллеги сможем остаться в правительстве, продолжить работу. Президент пообещал непременно его выдвинуть и сказал, что будет ориентироваться по ходу голосования.
На следующий день в первоначальный список для голосования были включены кандидатуры секретаря Совета безопасности Ю. Скокова, первого вице-премьера В. Шумейко, вице-премьера В. Черномырдина, В. Каданникова и моя. Ряд предложенных фракциями неприемлемых кандидатов президент отклонил.
По итогам рейтингового голосования больше всего голосов получил Ю. Скоков, чуть меньше – В. Черномырдин и с заметным отставанием – я. В. Каданников, поддержанный Ельциным, в своем выступлении слишком горячо высказался за реформы, а потому сразу выпал из обоймы.
После голосования – беседа с президентом. Юрия Скокова я уже неплохо знал по совместной работе и был твердо убежден: поручить ему руководство еще не вышедшей из младенческого возраста российской рыночной экономикой ни в коем случае нельзя. Он вполне может задушить ее в своих энергичных объятиях. Да и, честно говоря, у меня не было уверенности, что в критических ситуациях он твердо встанет на сторону президента, а не начнет суетиться, маневрировать. Все это я высказал Ельцину. Впоследствии, в апреле 1993 года, мои опасения подтвердились.
К Виктору Степановичу Черномырдину отношение было намного сложнее. С того момента, когда через мою голову президент назначил его вице-премьером, у нас сложились нормальные рабочие контакты. Он занимался своим комплексом, был человеком исполнительным, в общеэкономические вопросы не встревал и, на мой взгляд, неплохо справлялся со своими обязанностями. В премьеры, расталкивая других руками, не рвался и с самого начала сказал, что, если будет необходимо, – снимет свою кандидатуру.
Сказал президенту, что в создавшейся ситуации не могу сам снять свою кандидатуру, так как не уверен в том, что политика реформ будет продолжена преемником. Но если он все же остановит свой выбор на другой кандидатуре – прошу его отдать предпочтение В. Черномырдину.