Иные надеялись продолжить продвигать реформы изнутри. Спичрайтеры Гайдара Сергей Колесников и Никита Масленников (бывшие коллеги по «Коммунисту») были переданы по наследству Черномырдину. Остались в Рабочем центре экономических реформ Сергей Васильев и Андрей Илларионов, потом возглавивший группу советников при премьере, но вскоре рассорившийся с ним. Сохранили свое влияние Евгений Ясин как влиятельный советник и Яков Уринсон как директор Центра экономической конъюнктуры. Все они в те первые месяцы 1993-го сыграли большую роль в экономическом образовании Виктора Степановича, а учеником он оказался восприимчивым.
Остался в кабинете Черномырдина вице-премьером и Александр Шохин.
Да, они заранее договорились о том, что остается Чубайс – приватизацию надо завершить. Что же касается остальных, то Гайдар считал, что уйти должны сразу и все. Это однозначно.
Однако… настроения разделились. Далеко не все хотели уйти вместе с ним.
Александр Шохин вспоминал:
«Поначалу ЧВС был настроен резко. Он мне объяснил почему: “Я бы всех вас из правительства убрал, но, после того, как Гайдар порекомендовал мне сделать именно так, за исключением Чубайса и Салтыкова, я решил погодить с этим решением. Если Гайдар не хочет, чтобы, скажем, ты был в моем правительстве, ну тогда поработай, я еще посмотрю, чего ты стоишь. Я сначала думал, вы одна команда, а оказывается, у вас такие сложные отношения”».
После этого разговора Шохин приехал домой (они по-прежнему жили на соседних дачах в «Архангельском»), зашел к Гайдару и резко высказал ему все, что думал, – в общем, поссорился. Для Гайдара это была неожиданность.
«Серьезная заноза в человеческих отношениях, связанная с отставкой, пожалуй, только одна – А. Шохин. С Александром мы работали вместе в отделе С. Шаталина в соседних комнатах стекляшки на Профсоюзной, входили в число любимых его учеников, долгие годы дружили домами. Он, без сомнения, сильный, профессиональный специалист по социальным проблемам экономики, таким, как дифференциация доходов, проблемы бедности, сбережения домашних хозяйств…
Все время совместной работы в правительстве мы регулярно встречались, откровенно обсуждали политические и экономические вопросы, выкраивая время, обычно по ночам, ходили друг к другу в гости. Никак не мог себе представить, что наша дружба окажется заложницей политических передряг. Но именно это и случилось. Вечером в день моей отставки он зашел ко мне домой, сказал, что давно собирался высказаться откровенно о том, что я, по его мнению, не так делаю, и вот наконец собрался. В переводе на простой язык – дружба с отставным премьером стала обременительной, связывает руки.
Потом, несколько месяцев спустя, когда прошел слух о моем возвращении в правительство, Александр первым позвонил, поздравил. Впрочем, Бог ему судья. Что же до меня, то я по-прежнему с уважением отношусь к его профессионализму, но друга потерял. Наверное, политика и власть действительно не подспорье добрым человеческим отношениям».
…Интересно, в какой момент Гайдар вдруг понял, что в свои 36 лет он пережил главный пик своей биографии, что дальше – уже
Что теперь его имя всегда, десятилетиями и, может быть, даже веками будут связывать именно с теми месяцами, которые он провел в правительстве?
Когда именно он смог посмотреть на себя – вот оттуда, из такой вот далекой перспективы? Наверное, сразу. И, наверное, открытие это было не из легких.
…Но, с другой стороны, стыдиться ведь ему было нечего. Он все правильно сделал. Поэтому зафиксируем этот момент и мы с вами.
Кем был Гайдар для нас тогда? Что он сделал? Как многое он успел за этот год, за эти несколько месяцев?
Сергей Юрский:
«Когда готовишься к роли, тебе надо ответить самому себе на вопрос – где находится центр тяжести у твоего персонажа? То есть где у твоего героя рождается главное. В голове, в желудке, ниже пояса? У всех по-разному. Если бы я играл Гайдара, я бы играл так, что центр тяжести находился бы на полметра выше головы. Там, где рождаются мысли великих математиков и великих музыкантов».
Геннадий Бурбулис:
«Гайдар соответствовал типу мужчины, описанного формулой, которую Грамши в свое время предложил, и она была близка и Швейцеру, и Ганди: “Пессимизм разума, который способен понимать всю трагичность человеческой природы и всю безнадежность усилий жить по правилам, и оптимизм воли”.
В самые, может быть, важные времена у Егора оптимизм воли, безусловно, был, – продолжает Бурбулис. – И были какие-то у него внутри пространства, которые исключали и компромисс, и откладывание решений, и перекладывание на кого-то другого».
Альфред Кох: